Дверь на третьем этаже оглушительно хлопнула. И полумрак высокой крутой лестницы с темными перилами гулко охнул, принимая в себя раскатистое эхо.
Сергей Иванович Свечников втянул голову в плечи, надвинул на глаза шляпу, машинально отгораживаясь от чужих шагов. Они выбивали дробь где-то совсем рядом, приближались, надвигались, еще ближе, еще… Потом прокатилась волна таких же чужих запахов. Дорогого одеколона, хорошего кожаного пальто, успеха.
Не смотреть. Затаиться во вдохе, судорожном, до вжатого живота. Раствориться пылью на каменных ступенях. Ни на секунду ни словом, ни жестом не обозначать себя перед этой новой жизнью и ее представителями. Слишком утомительно снова и снова объяснять: да, можно, действительно можно любить коммунальную квартиру. Отдельная кухня и, пардон, сортир никогда не заменят легких автографов ветра на канале Грибоедова. И разудалой разношерстно-неописуемой Сенной площади. Пусть почти не похожей на старинные литографии – но все равно упрямо хранящей в своем изменившемся облике ту самую Сенную, с рынком, торгом, лошадиным ржанием. И – отсюда два шага до Столярного переулка. А в нем – бывший доходный дом, дом-призрак, дом-убийца, измучивший, вслед за самим Достоевским, Родиона Раскольникова.
Хозяева новой жизни не понимают, какое это счастье – видеть историю, каждый день ходить по переулкам великих романов, вдыхать мучительно сырой, но тот самый воздух. Назойливым коммерсантам нужен офис в центре. Но они его не получат. Во всяком случае, пока. Жильцы только одной из пяти комнат старой коммуналки согласны на расселение. Значит, еще можно не опасаться очутиться в квартире, окна которой выходят на автомобильную трассу или коробочки стандартных многоэтажек. Но все равно, эти вечные визиты раздражают – силой, напором. А еще тревожными опасениями.
Сергей Иванович дождался, пока чужие шаги покинут подъезд. И лишь тогда достал ключ, не без труда провернувшийся в замочной скважине.
Прихожей, полутемной, всегда преданно сжимающей в стенах запахи, явно не терпелось поделиться подробностями.
Никогда за все свои пятьдесят три года не куривший Свечников быстро понял, что именно произошло.
Внезапный, как вскрик, валокордин. Значит, Марина Анатольевна, почтенная дама с седыми, забранными в высокую прическу волосами не на шутку разволновалась после очередного предложения расселить коммуналку. Отселяться, конечно, соседка не намерена. Пока хватит сил – будет сопротивляться. Однако они тают, силы. Валокордин не помогает. Как и любая привычка. Но это привычка…
Вишневый аромат трубочного табака едва уловим. Значит, сосед-театрал очередного акта коммунальной трагедии не застал. И девчушки-студентки, чьи духи пахнут медом и жженым леденцом, тоже еще нет дома. Итак, главные роли сыграли Марина Анатольевна и – Свечников брезгливо повел носом. Увы, так и есть: водка, определенно снова водка… – Борис.
Борис, наверное, опять по-пролетарски кричал:
– Даешь расселяться! Каждому по отдельной хате – чем плохо?!
А Марина Анатольевна, кутаясь в белую шаль, нервно постукивала пальцами по деревянной крышке бог весть с каких времен оказавшегося в прихожей сундука. Постукивала и говорила:
– Это наш дом. Наша квартира. Они безмерно, безгранично дороги нам. И ничего другого не нужно. Благодарствуем за предложение, но лишнее это все.
Новорусские хозяева жизни, наверное, громко настаивали на своем. Они всегда все делают именно так – громко, быстро, жадно…
Сергей Иванович повесил на вешалку серое, старенькое, но идеально вычищенное пальто и тяжело вздохнул.
«Не надо предаваться панике, – думал он, расшнуровывая ботинки. – Даже наши дамы противостоят попыткам отобрать жилье куда более решительно. Я же трушу, трушу позорно и отчаянно. Так получилось, что я не заметил, как вот это, громкое, хозяйское, появилось, укрепилось, заполонило все вокруг. И оно меня, как ни печально, пугает. Всесокрушающая сила и жалкая мошка. Исход битвы очевиден, рано или поздно, это лишь вопрос времени. Нет, не думать об этом, не думать…»
В комнате нервная растерянность стала понемногу отступать. Сиреневые сумерки, смешиваясь с красно-синими всполохами вывески кафе, слегка подретушировали старость обстановки. И потертых коричневых кресел, и облупившегося комода, и заставленной пыльными книгами полки во всю стену. Легкий щелчок выключателя – и лампа под зеленым абажуром, нависающая над письменным столом, скрупулезно обнажит всю эту бедность. Но света Сергей Иванович зажигать не стал. Свет – и из окна соседнего дома происходящее в комнате будет просматриваться как на ладони. Что увидит она? Седые волосы, рассеченное морщинами лицо с рыжеватой бородкой, серый костюм, нескладно сидящий на долговязой фигуре. Право же, не самое лучшее зрелище для кротких небесно-голубых глаз.
Сергей Иванович присел на подоконник, и сердце сразу же заколотилось, как сумасшедшее. Она, забравшись с ногами на диван, укутанная в клетчатый плед, читала книгу. Тень от длинных ресниц на нежной щечке. Прикушенная губка, палец накручивает светлую прядь, освобождается от локона и снова свивает спираль. Совсем молоденькая барышня, ей лет двадцать, не больше.
«Как же все-таки ее зовут? – подумал Сергей Иванович, поудобнее устраиваясь на подоконнике. – Ирочка? Надежда? Или – она звалась Татьяной? Впрочем, не важно. Для меня она – Варенька. И, как Макар Девушкин, я пишу ей письма – правда, мысленные. Она никогда ни о чем не узнает. Логично. Ничего ведь не изменилось со времен Федора Михайловича. Бедные люди не могут позволить себе любви. Разве только робкую нежность, тихую преданность. О чем же сегодня вечером поведать Вареньке? Про аспиранта, написавшего так бездарно про творчество Достоевского, как будто бы Достоевский был Толстым? Нет, это малоинтересно. К тому же я уже говорил Вареньке, что редко когда те, кто любит Достоевского, любят и Толстого. Что, конечно, ничуть не умаляет вклада Льва Николаевича в русскую литературу. Про дела наши институтские – это тоже скучно. Расскажу про книгу новомодного детективного писателя, помянувшего Федора Михайловича. Откуда столько грязи взялось у бесстыдника?..»
Сергей Иванович слабо улыбнулся, предвкушая неспешную беседу со своими длинными рассуждениями и придуманными – ну и что, вымышленными, пусть, пусть – ее репликами. Но в тот же миг напряженно замер.
Звонок в дверь! И именно в его комнату. Не иначе как Борис наказал новорусским хозяевам жизни зайти попозже и кричать, и требовать, и угрожать.
Тяжело вздохнув, Свечников задернул шторы, включил свет и потащился в прихожую. Прильнул к глазку и с облегчением щелкнул замком. Дама в элегантной шляпке ну никак не походила на очередного желающего превратить квартиру в офис.
