Сидя за рабочим столом, императрица Мария-Терезия занималась текущими делами своей державы. Одной рукой она поддерживала щеку и время от времени бормотала:
– Боже! Как болит зуб!
Но упрямо продолжала работать, и папки с делами, одна за другой, перекочевывали слева направо, где скапливались стопкой.
Вдруг она вздрогнула и замерла, не донеся перо до бумаги. От тревоги на лбу прорезалась морщина. Она подождала, и почти тотчас поясницу пронзила резкая боль. Императрица посмотрела на часы.
– Ничего! – сказала она. – У меня есть еще добрых два часа.
Она с трудом поднялась и стоя попыталась на секунду уравновесить свой огромный живот, округлившийся от подошедшей к завершению беременности, после чего тяжелыми шагами подошла к камину, в котором огонь лизал бронзовые прутья.
Она немного погрелась, затем направилась к окну и выглянула наружу. Уже смеркалось. По грязно-серому небу неслись гонимые ноябрьским ветром темные, тяжелые тучи. Колокола монастырей, церквей и часовен разносили над Веной поминальный звон.
Мария-Терезия вздрогнула и, прижав ладонь к распухшей щеке, продолжила путь. На стене, между двумя гобеленами, висела карта ее владений. Она долго, с нежностью, как будто живое существо, рассматривала рисунок гор, равнин и рек. Австрия, Венгрия, Богемия, а выше последней – широкое пятно, обведенное красным: Силезия, которую семь лет назад у нее отнял прусский король.
Она не могла оторвать глаз от несчастной провинции, как будто это был до сих пор кровоточащий кусок ее собственной плоти. Воспоминание об этом несчастье, наполнявшее ее сердце отчаянием и гневом всякий раз, когда она вызывала его в памяти, заставило на мгновение забыть про боль.
– Ах, Фридрих, – сказала она, – однажды тебе придется вернуть ее мне.
Однако признаки приближающегося разрешения от бремени становились все настойчивее. Мария-Терезия сдержала крик и прижала руки к бокам. Сильная волна уходила по бедрам, в то время как острая, пронизывающая боль терзала ее челюсть. Решительно, зуб причинял ей больше страданий.
Она позвонила, и тотчас вошла горничная.
– Милое дитя, – сказала она, – попросите господина де ла Фёй немедленно зайти ко мне.
Через несколько минут вошел дантист с саквояжем под мышкой.
– Ла Фёй, – обратилась к нему Мария-Терезия, – у меня болят зубы, я страдаю, словно мученица.
– Если ваше величество позволит, я осмотрю вас.
Он придвинул кресло к окну, императрица села и открыла рот.
– Я его вижу, – сказал дантист. – Он совершенно сгнил, в нем причина всей боли.
– Так что же надо делать, друг мой?
– Вырвать его, мадам, другого средства нет.
– Чего же вы ждете? Рвите!
Ла Фёй, опытный специалист, но робкий человек, вздрогнул от ужаса.
– Пусть ваше величество даже не думает об этом в том положении, в котором находится! Я не могу принять на себя ответственность за подобную операцию. Следует по меньшей мере посоветоваться с лейб-медиком вашего величества.
Мария-Терезия жестом выразила нетерпение.
– Сколько предосторожностей! Ладно, пусть позовут господина Ван Свитена. Он должен быть в библиотеке.
Врач действительно находился неподалеку, потому что очень скоро вошел в комнату.
– Что мне сказали? – взволнованно воскликнул он. – Ваше величество хочет вырвать зуб, в то время как может разродиться с минуты на минуту?
– Ван Свитен, – произнесла императрица, морщаясь от боли, – сразу видно, что вы не чувствуете того, что чувствую я.
– Соблаговолите меня выслушать, ваше величество. Это было бы величайшей неосторожностью. Данная операция может вызвать кровотечение… Что обо мне скажут, если…
– Ладно, – отрезала императрица, – я беру всю ответственность на себя.
Ее голос, до этого момента спокойный и ласковый, вдруг стал повелительным. Ван Свитен и Ла Фёй подчинились. Дантист открыл свой саквояж, разложил инструменты и, вооружившись щипцами, приблизился к пациентке. Послышался слабый вскрик.
– Есть! – воскликнул Ла Фёй, потрясая окровавленным коренным зубом.
– Ах, мне уже лучше, – прошептала Мария-Терезия.
Она прополоскала рот и улыбнулась.
– Самое трудное сделано, мой дорогой Ван Свитен, – весело сказала она. – Теперь вы видите, что ваши страхи были безосновательны. А мне осталось лишь произвести на свет ребенка.
В этот момент открылась дверь, и вошедший дворянин-гвардеец поклонился.
– Господин князь фон Кауниц[1], – доложил он, – просит ваше величество уделить ему минуту для беседы.
– Мадам, – вмешался Ван Свитен, – вам необходимо отдохнуть. Было бы благоразумно отложить эту аудиенцию на завтра.
– Вот еще! – возразила Мария-Терезия. – Я знаю, что мне делать. Что же до вас, мой друг, попросите моих служанок постелить постель в моей спальне, рядом с постелью моего мужа, затем известите императора, а после находитесь возле меня.
Ла Фёй и Ван Свитен вышли.
– Пригласите господина канцлера, – велела императрица, – а главное, плотно закройте за ним двери, я не люблю сквозняков.
В рабочий кабинет медленно, с изяществом, заученным во всех мелочах, вошел князь фон Кауниц – высокий, стройный, в голубом камзоле с золотыми пуговицами и кружевными манжетами. Он почтительно склонил перед своей государыней голову, увенчанную тщательно напудренным париком.
– Мой дорогой министр, – сказала Мария-Терезия, – я очень рада вас видеть. Вы пришли вовремя.
– Таков долг всех, кто служит вашему величеству, – преданно ответил канцлер. Бросив взгляд на императрицу, которая побледнела и сжала губы, чтобы сдержать стон, он продолжил: – Но я думаю, не стоит ли мне удалиться, ибо мое присутствие, очевидно, станет для вашего величества источником усталости.
– Ничего подобного, мой милый. Как вы знаете, я к этому привыкла: это мой пятнадцатый.
– Действительно, ваше величество уже подарили императору четырнадцать детей.
– В основном дочерей, слишком много дочерей, Кауниц. Вот моя забота, потому что их придется выдавать замуж. Конечно, позднее они станут полезны при заключении союзов. Будем надеяться, что на этот раз наконец-то появится мальчик.
– Искренне этого желаю, мадам, для вас и для династии.
– Герцог Тарука утверждает, будто бы получил по сему поводу откровение небес, и уверяет, что я произведу на свет эрцгерцога. Он даже поставил на это два дуката.
