РОССИЙСКИЙ ВЫБОР: СДЕЛАН,
ОТСРОЧЕН, ОТМЕНЕН?
Игорь Пантин, доктор философских наук, (Институт философии РАН)
Сразу же подчеркнем: выбранный в качестве заголовка статьи набор вопросов сформулирован не автором, он повторяет название темы одного из межсекционных заседаний на III Всероссийском конгрессе политологов. Самое парадоксальное заключается в том, что на каждый из вопросов можно дать положительный ответ. В каком-то смысле демократический выбор России сделан, в другом – отсрочен, в третьем – отменен. Как ни странно, но любому из этих ответов соответствует позиция и идеология какой-то части российского политического класса, за каждым стоят социальные группы и определенные представления о будущем нашей страны. За подобного рода неоднозначностью скрывается реальность: выбор россиян не стал, да, пожалуй, и не мог стать принятым решением всех или большинства. Процесс трансформации старой политической системы в новую, как правило, асинхронен: демократический выбор раньше всего выражается в создании представительных институтов, формировании системы партий, проведении свободных, альтернативных выборов; затем – в идеологической сфере, где еще некоторое время имеют место разнонаправленные тенденции; лишь значительно позже начинаются изменения, затрагивающие духовную сферу, менталитет народа.
В России, как нигде, очевидна справедливость той истины, что свобода, как и демократия, – не просто естественная данность, а результат становления, развития. Свободными не рождаются, а становятся. А раз это так, то любому обществу, в особенности российскому, предстоит проделать свой нелегкий путь к свободе и демократии, прежде чем они наполнятся конкретным содержанием. Короче, выбор приходится рассматривать как сложное многомерное явление: что-то ушло вперед, что-то догоняет, что-то активно сопротивляется новому.
Все в России сегодня осознают или чувствуют, что исторический вектор движения огромной страны поменялся, стал другим. Однако относительно того, куда мы идем, каким должно быть будущее страны, существует множество противоречивых, а порой и взаимоисключающих мнений. Примирить их почти невозможно ни с помощью политической науки – «вопрососпособность» в ней явно превалирует над «ответоспособностью», – ни с помощью существующих в нашей стране партийных идеологий и программ. Для того чтобы появились действительные решения и политические механизмы, способные преобразовать общие условия нынешней жизни людей, в стране должно появиться общественное движение – не по этикетке только, а по существу. Как появляются, развиваются подобные движения, в каких условиях утрачивают свое политическое качество, мы попытаемся рассмотреть на примере событий в России, происходивших конце XX – начале XXI в.
Прежде всего? в понимание целого придется ввести историческую составляющую нашего недавнего прошлого. Возмущенные вероломством коммунистических заговорщиков, сотни тысяч людей вышли в августе 1991 г. на улицы Москвы и Ленинграда, чтобы не дать «хунте» (ГКЧП) повернуть колесо российской истории вспять, к прежним коммунистическим порядкам. Эти люди не были демократами по убеждению, сформированному опытом и изучением политических явлений. Их демократизм был скорее чувством, верой, активным протестом, чем продуманной позицией, а тем более – идеологией. Собравшись 20 августа 1991 г. у Белого дома, они своим сопротивлением хотели доказать и доказали коммунистической «хунте», что единственный источник власти – народ, который сам способен выразить собственную волю.
Впервые после 1905 г. требования свободы, прав личности и суверенитета народа стали делом населения, пусть даже его меньшинства, а не диссидентов или интеллигентских групп. Ощущение первейшей ценности свободы на миг охватило широкие слои советского (тогда еще советского!) народа, породив стремление бороться за свою самостоятельность. Миллионы людей, озабоченных лишь проблемами непосредственного существования, неожиданно поднялись до понимания связи между улучшением условий своей жизни, уважением своих прав и политической свободой, демократией.
Коммунистический режим рухнул. Он не был свергнут в ходе массового политического движения, а как бы «просел» под тяжестью собственных противоречий. Власть буквально упала к ногам демократов и (в союзных республиках) националистов. Целое поколение либерально настроенных интеллигентов, представителей партийной и советской номенклатуры, втайне ожидавшее наступления кризиса и обсуждавшее его на кухнях, склонное к упрощению идей преобразования и идеализации Запада, внезапно, по стечению обстоятельств, оказалось в Москве и Ленинграде во главе сопротивления путчистам. Провал путча открыл этому поколению двери в общественно-политическую жизнь, а затем и во власть. То, что в других странах являлось итогом тяжелой и упорной борьбы, подготовленной предшествующими революциями, в России было получено – вернее, казалось полученным, – в одно мгновение в результате натиска на коммунистический ГКЧП, незаконно (даже по советским законам) присвоивший себе власть.
Однако действительность оказалась иной, совсем не похожей на то, что представляли себе участники событий августа 1991 г. Получив в 1991 г. неожиданно для себя власть в стране и не имея сколько-нибудь реальных планов по построению нового общества (плюс отсутствие массовой поддержки), либералы и демократы-антикоммунисты России попали в импровизаторский и демагогический циклон. Вместо трезвого анализа переживаемого страной хаоса, связанного с весьма своеобразным «первоначальным накоплением капитала», с коренной ломкой уклада жизни десятков миллионов людей, с ростом сепаратистских настроений, Б. Ельцин и его администрация, насколько это было возможно, отворачивались от действительности, тешили себя и других иллюзиями, будто знают выход из тяжелейшего кризиса. Рынок все устроит и все расставит по своим местам – эта идеология ориентировала ельцинскую администрацию и либералов из интеллигенции на оппортунизм по отношению к «новым русским» и их криминальному богатству. В результате последовали реформы Т. Гайдара, которые стали худшими из всех возможным вариантов выхода. Ни для ни кого не была секретом сила коммунистических привычек и традиций в массе населения. Однако бороться с ними первые демократы предполагали старыми способами: пытаясь ввести закон о люстрации, грозя судом над КПСС, над И. Сталиным и тому подобным. Момент «снятия» (в гегелевском смысле этого слова) просто игнорировался нашими радикалами: социализм выступал для них в одном-единственном ракурсе – иррационального вторжения в историю и жизнь страны внешних и чуждых для нее факторов. Они не сумели понять, что отвергаемый ими социализм поднял ряд важнейших проблем российского общества, которые он, разумеется, не решил и решить не мог, но с которыми предстояло столкнуться российской демократии и вслед за тем решать их новыми средствами, на новой почве.
