Мне уже много лет, так много, что я уже готова уйти в вечность и мне совсем не страшно. Я родилась на стыке веков, так и не поняв, к какому веку я отношусь своим рождением. Без минуты полночь, тысяча девятисотого, я появилась на свет, а ровно в полночь, тысяча девятьсот первого года, раздался мой слабый плач. Наверное, этот вопрос мучил меня всю жизнь или я просто зациклилась на нём, как бы сейчас, в конце двадцатого года, сказали, что это бзик.
Семья была бедная, отец батрачил на бая, жившего на труде подобных отцу, женщинам, носившим паранджу и вовсе не было работы. Помню, паранджа моей матери была старая, тёмная, потерявшая свой изначальный цвет, залатанная во многих местах, да и платье, узбекского покроя, больше походило на холщовый мешок. Наверное, время моего рождения никто бы и не запомнил, но роды у матери принимала молодая женщина из города, она как раз вернулась в наше село, выучившись в городе. Сейчас я даже уже и не знаю, как в то время, ей удалось поехать в город и закончить курсы медиков. Может была сиротой и жила одна, или уж очень настырная в учёбе была, кто знает. Только её через год убили, ударив камнем по голове, а когда она, вскинув руки и вскрикнув, упала, просто добили. Она как раз возвращалась поздней ночью, в очередной раз приняв у кого-то роды. Видимо, людям, не нравилось, что она не такая, как все, да и паранджу она не носила, только платок на голове.
В то время, народ был простой, недалёкий, подчинявшийся любым приказам баев. Это она сказала моей матери, что родилась я на стыке веков и жизнь у меня будет особенной. Позже, мама мне сказала, что если бы роды у неё принимала местная повитуха, я бы не выжила, настолько слабенькой я родилась. Отец моему рождению не был рад, ему нужны были сыновья, чтобы повзрослев, они смогли работать на бая, как и он с подросткового возраста.
– Эх! Где же я ей приданное возьму, да и кто женится на голи? А может и не вырастет, умрёт, – это были его слова при моём рождении.
Всё это рассказала мне мама, когда я подросла. Знал бы тогда мой отец, что я доживу до глубокой старости и стану свидетелем и даже участницей исторических событий двадцатого века. Но всё по порядку.
Родилась я слабенькой, с маленьким весом, совсем крошечной девочкой, может, увидев меня или взяв на руки, мой отец и решил, что я не жилец. Да и как, тогда, в такой бедности, рождаться детям с соответствующим весом? Отец всё же милостиво почитал над моим ухом молитву и дал мне имя, назвав Халида, так как при рождении у меня было большое родимое пятно на плече. И всё, больше он мной не интересовался.
Мама кормила меня грудью, но недолго, молока почти не было в иссохшей груди матери. Она мочила в воде крошки хлеба и завернув в кусочек тонкой материи, сунув мне в ротик, занималась хозяйством, часто забывая обо мне. Наверное, другой ребёнок и правда бы умер, но я оказалась живучей и тихонько росла. После меня, у мамы родились ещё дети, мальчики погодки, которых так ждал отец и обо мне, кажется, совсем забыли.
Шли годы, слухи о том, что творилось в больших городах, едва доходили до нашего села, только много позже, я узнала, что была революция, обернувшаяся крахом и кровавым воскресеньем. Этого я не понимала, да и никто не понимал, не до того было. Люди думали о том, как прокормить свои семьи, только из года в год становилось всё труднее. Когда мне исполнилось одиннадцать лет (о школе и речи не было), отец решил, что от меня будет больше пользы, если я пойду работать в дом бая, на которого работал он.
– Да что же она там будет делать, отец? Она ещё совсем маленькая, – слёзно просила мама.
Может она по-своему меня любила, мать всё же.
– В большом доме всегда работа найдётся. Хоть одним ртом в доме меньше будет. В её возрасте, многие уже матерями становятся, – твёрдо ответил отец.
И следующим утром, он впервые взяв меня за руку, отвёл в дом бая.
– Господин, я привёл к Вам свою дочь. Помните? Вчера я говорил Вам о ней? – согнувшись почти до земли, сказал отец.
Турсун бай, сначала скривив бородатое лицо, посмотрел на меня и грубо пощупал моё худенькое тельце.
– Ты говорил, ей одиннадцать лет, ты соврал мне, неверный! Ей не больше восьми будет! – закричал Турсун бай.
– Что Вы, господин, разве б я посмел врать такому достопочтенному человеку? Вы не смотрите, что она такая маленькая и худая, любую работу будет делать, сами убедитесь в этом. Не откажите, умоляю, – просил отец, так и не выпрямив спину перед баем.
Турсун бай долго молчал, а я, опустив голову, стояла и молча ждала своей участи. Через несколько мучительных минут ожидания, Турсун бай наконец поднялся с курпачи, постеленной на глиняный топчан перед хаузом (небольшой пруд) во дворе дома и грубо схватив мою маленькую ручку, быстро поволок на женскую половину своего большого дома. Я лишь плакала, оглядываясь на отца. Страх и волнение сковали моё тельце, ножки едва передвигались, но я почти бежала за огромным, как мне тогда казалось, из-за своего очень маленького роста, мужчиной.
– Эй! Кто там есть? Чорила(слуги)! – крикнул Турсун бай, что заставило меня вздрогнуть и сжаться от страха.
На его крик выбежали две молодые женщины и склонились перед своим господином.
– Где вас носит? Чего без дела сидите? Забери эту замухрышку, по дому помогать будет, – рявкнул Турсун бай.
Одна из женщин схватила меня за плечо и женщины попятились назад, так и не выгнувшись, пока Турсун бай, развернувшись, не ушёл. Меня завели в дом и для начала покормили. Постоянный голод, мучивший доселе, я наконец утолила, жадно выпив суп машхурду, с кислым молоком. Имён женщин я не спрашивала, просто по возрасту, много позже, называла их кеное, опажон, холажон. Так полагалось. Доброту ко мне не проявляли, даи не привыкшая я была к доброму ко мне отношению. Дав мне в руки веник, заставили подмести огромный двор, который я с трудом подметала пару часов. Одна из женщин, наблюдавшая за мной, покачала головой.
– Да… такая много пользы не принесёт, ладно, дайте ей другое платье и искупайте, провоняла вся. Видать, её тело месяцы воды не видело, – снисходительно приказала она молодым девушкам прислужницам.
Потом мне сказали, что эта женщина- главная над всеми слугами в доме и звали её Бахрихон опа.
Слуги резко отличались от четырёх жён и троих дочерей бая. И одежды у тех была ярче и богаче и драгоценности были на каждой. Сыновей у Турсун бая не было, что вызывало в нём ярость. Он часто выговаривал своим жёнам, что они не смогли подарить ему хотя бы одного наследника, называя их неблагодарными ослицами. Но дочерей он кажется любил, часто заходил на женскую половину и дарил им подарки.
