Это было утром в сумасшедшем доме.
Все проснулись, сидели на кроватях,
На голые стены уставясь молча,
Размазав глаза кусками ваты.
Застыли лица, застыли выражения,
Как будто ожидая увесистого пинка,
Чтобы заколыхаться, расползтись в движении,
Забиться истерикой бешеного смычка.
Тихо… Не слышно биения сердца.
Время остановилось за стеной.
Даже не верится,
Что это люди с тяжёлою головой,
С очень реальными представлениями
О хаосе и других подобных вещах,
К примеру, о развлечении,
О жизни, где время лишь на часах.
Но вот шумок прошёл по палате.
Головы повернулись с точностью градуса.
Один двигался к столу без платья
В руках с тетрадкою, рваной порядочно.
На стол вскарабкался шизофреник
И, вращая жёлтыми белками,
Громовым голосом зашепелявил поэму,
Свою, шизофреническую, без названия.
Он декламировал с искренностью завидной
Для любого не сумасшедшего чтеца
Свои египетские пирамидные строфы,
Где нет такого понятия – строка.
Он вгрызался жестами чахоточными
В потолок, засиженный мухами,
Голый, тощий, непричёсанный,
Паралитически нервами скрюченный.
Если вопль вывернуть наоборот,
Поставив физиономии наизнанку,
Эффект получился бы именно тот,
Который вызван был этими стихами.
Загрохотали железные кровати,
Разбрасывая обитателей голых без стеснения,
Напоминая рушащуюся баню
В землетрясение.
Но тут в палату ворвались дежурные,
Парни, здоровые не только на вид,
И не очень, так сказать, по ажурному
Новоявленного Гомера выволокли.
И снова, как в полуясной дрёме,
Разбрелись слушатели по местам,
И снова вернулась аудитория
К четырём не очень чистым стенам.
