Великий Брама милостив к детям своим. Волей его рождены и несокрушимые горы, и невесомый снег на их вершинах. Земля радует глаз цветами, изумрудная трава мягка, словно пух, кудрявые рощи дарят благословенную тень, а прозрачные воды несут прохладу.
Птицы поют, восхваляя Браму.
Звенящие водопады славят Творца.
Робкий жасмин и величественные, словно огромные опахала, веерные пальмы, шепчут: «Слава Браме».
Добродетельнейший Кэнэбоди, принимаясь за работу, улыбался. Мысли его, уподобляясь священным водам великой реки, текли размеренно и неторопливо, в который раз дивился Кэнэбоди мудрости Богов. В созданном Брамой мире для каждого нашлось место: для мудрых правителей и раджапутов[1], которым надлежало заботиться о благе народа, и для браминов, без устали возносящих молитвы богам, для умелых воинов-кштариа[2] и ремесленников-судра[3].
Благодарил Кэнэбоди мудрейшего из Богов и за собственную долю: тяжело бедняку, что с рассвета до заката горбатится на поле под палящими лучами солнца, тяжело охотнику, ибо джунгли таят в себе немало опасностей. И хорошо ремесленнику, чья душа видит красоту, таящуюся в камне. Такому, как Кэнэбоди, золотых дел мастеру, умелым рукам которого покорялось и тяжеловесное золото, и капризное серебро. Кэнэбоди по праву гордился своим мастерством, ибо каждому известно, что серебро есть душа мира металлов, и лишь человек, чей дух чист, а помыслы благородны, способен обуздать его. А ведь были еще и камни: великолепные сапфиры, застывшие осколки неба, гордость и краса Кашмира, фиолетовые аметисты, фирюза[4], маньяра[5] и царственный адамас[6], который есть не что иное, как застывший по капризу Брамы солнечный свет.
Тысячи камней прошли через руки мастера, и к каждому старик Кэнэбоди находил подход. О, какие он делал украшения! Сам раджа Кашмира[7] заказывал серьги для своей единственной дочери, принцессы Серасвати. Поговаривали, будто красотой девушка не уступала богине, имя которой носила.
Работой Кэнэбоди раджа остался доволен, более того… Знак великого доверия лежал на столе перед мастером, символ того, что Боги еще не оставили землю, ибо лишь им под силу сотворить подобную красоту. Огненнорожденный ратнарадж[8] каплей окаменевшей божественной крови лежал перед мастером.
Уже третий день любовался Кэнэбоди совершенной красотой камня и никак не мог решить, как помочь внутреннему солнцу, что таится в каждом самоцвете, засиять в полную силу. А время идет, спешит раджа, вот-вот явятся послы из Лахора просить руки прекрасной Серасвати. Жаждал раджа удивить гостей, поразить богатством древнего города. И понимал мастер: ни один человек не останется равнодушным к великолепному ратнараджу размером с соколиное яйцо. На маленькое сердце похож камень. И цвет необычный, насыщенный, почти черный, но если вглядеться, то можно увидеть, как в багряной глубине беспомощно мечутся золотые искры.
Кэнэбоди улыбнулся: пожалуй, он понял, что следует сделать. Это будет истинное сокровище, и старик был благодарен вершителям судеб за то, что именно его рукам суждено открыть миру сию красоту. Он даже название придумал.
Лакшми[9]. Прекраснейшая из богинь, дарящая любовь и радость. Кому, как не ей, посвятить это диво.
—Здравствуй, Лакшми, – поклонился мастер. Он всегда начинал работу именно так. – Добро пожаловать в мир…
Камень отозвался яростной вспышкой алого света.
Больше всего в жизни Сапоцкин Антон Сергеевич не любил теплое пиво, ночные вызовы и такие вот непонятные дела, как это. Насчет теплого пива в марте можно было не беспокоиться, а вот ночными вызовами жизнь баловала, впрочем, как и непонятными делами.
Тело уже убрали, но на полу остался тщательно вычерченный белый силуэт и контрастно-черные пятна. Кровь. И еще мелкие комочки чего-то серо-розового. На лестничной площадке было много и крови, и пятен, и солнечно-рыжих волос – хватит на всех любопытствующих. Наверное, когда группа уедет, площадку заполонят соседи – посмотреть, потрогать, поприсутствовать на САМОМ НАСТОЯЩЕМ МЕСТЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ. Старушки станут перешептываться, пацаны со двора будут на спор трогать влажные пятна, а мужики, закуривая лестничную площадку горьким дымом, начнут выяснять – сразу она померла или нет.
Антон Сергеевич мог бы просветить их на этот счет – жертва умерла сразу, наверное, она так и не поняла, что произошло. Сапоцкин даже примерно представлял, как это случилось: вот она возвращается домой, взбегает по лестнице, вставляет ключ в дверь – он до сих пор торчит, в связке три ключа и брелок-далматинец, – замок щелкает, и одновременно раздается выстрел.
Выстрел, которого никто не слышал.
Почему? Глушитель? Работающий телевизор? Очередная стрелялка пятнадцатилетнего соседа по площадке – его колонки почти плавились от напряжения, а пулеметная пальба мешала спокойному существованию остальных жильцов. Пользуясь удобным случаем, старушки нажаловались на малолетнего хулигана, заодно и просветили Сапоцкина насчет того, что у гражданки Красилиной имелся любовник.
Красилина Инга Вадимовна – так ее звали. Молодая – двадцать три года, и красивая – в квартире вся стена увешана фотографиями. Инга смеется, Инга танцует, собирает цветы, валяется на пляже, обнимается с гигантским плюшевым слоном… Фотомодель. Одна из соседок – пожилая дама с кокетливыми седыми кудряшками и черной лаковой сумочкой, которую она ни на секунду не выпускала из рук, – рассказала про любовника. Свидетельница курила дамские сигаретки, вставляя их в тонкий мундштук, и требовала немедленно этого любовника задержать. Кстати, она не только номер машины назвала, но и довольно внятно описала внешность мужчины.
Но Красилину убили не из ревности или денег, хотя Антон Сергеевич отработает и эти версии. Венок из трогательно-белых роз автоматически связывает это убийство с двумя другими.
Итого три, и Сапоцкин отчего-то не сомневался: счет, открытый одиннадцатого января две тысячи шестого года, увеличится.
Мне приснился странный сон, настолько правдоподобный, что я сперва и не поняла, где нахожусь. Где же солнце, деревянный стол, морщинистый старик с коричневой кожей и почти живой сгусток огня по имени Лакшми? Сказка оборвалась на самом интересном месте. Это в корне неправильно, такие сны не имеют права просто так взять и закончиться. В таких снах хочется жить, а вместо этого приходится вставать и топать на работу.
Кстати, о работе. Я, кажется, проспала.
В очередной раз.
Точнее, в третий на этой неделе. А учитывая, что сегодня всего-навсего среда, то можно считать, мне удалось установить рекорд по количеству опозданий. Ужасно!
О душе, утреннем кофе и уж тем более макияже пришлось забыть. Какой макияж, когда на часах без четверти десять! А рабочий день, между прочим, начинается в девять ноль-ноль. Я только представила многозначительные взгляды наших сотрудниц, хмурое лицо Гошика и надменно-покровительственный тон Лапочки. «Машенька, – вот что она скажет, – я все понимаю, но дальше так продолжаться не может. Ваша должность предполагает определенную ответственность, и мы не можем допустить столь безалаберного отношения к работе…» Потом Лапочка обернется и так нежно-нежно пропоет: «Правда, дорогой?» Дорогой сначала нахмурит лоб, потом вздохнет и кивнет. Гошик никогда не перечит своей Лапочке.
