Ян Каневский «Портрет поэта Нестора Кукольника» 1833г.
«Счастливый уголок»
Кипела там студенческая жженка,
И пил ее не раз
И Кукольник, и Гоголь, и Гребенка,
И многогрешный аз.
Живи мой городок и будь покоен
В родной тиши своей.
Л. Глибов, поэт-баснописец,
выпускник Нежинской гимназии
Это случилось 6 февраля 1822 года. В душном кабинете Нежинской Гимназии Высших Наук им. Князя Безбородко было двое. Первый, Василий Григорьевич Кукольник, директор учебного заведения, нервно широкими шагами ходил по кабинету. Второй зло следил за каждым его движением. Беседа велась на повышенных тонах:
– Поощряя вольнодумство и читая на своих лекциях запрещенную литературу, вы тем самым порочите гимназию и славное имя ее основателя. Поверьте мне, Василий Григорьевич, я искренне уважаю вас как ученого и педагога, но происходящее вынуждает меня принять решительные меры.
Говорящий был Михаил Васильевич Билевич, профессор политических наук, коренастый молодой человек лет 30—35. Влиятельный педагог, но вспыльчивый и мнительный. Он презирал всю эту «интеллигентскую ересь», как он выражался, об отмене крепостного права, о народном образовании и подобно безжалостному инквизитору готов был искоренять ее любыми способами. Когда Билевич нервничал, то лицо его заливалось краской. Вот и теперь оно было пунцовым.
– Я не обязан перед вами отчитываться. Я был назначен директором гимназии родственниками покойного князя, о чьем славном имени вы так печетесь, и мне была предоставлена полная свобода действий.
– Нет, здесь речь идет уже не о свободе. Здесь самоуправство! Бунт!
– Ну что вы на меня так смотрите, как будто проглотить хотите. Думаете, я испугаюсь. Испугаюсь, что вы напишите рапорт, донос в полицию или, уж чего там, сразу шефу жандармов. Я не боюсь вас, г-н Билевич, и заявляю прямо в лицо. Да, я учу гимназистов мыслить свободно и открыто, – судорога пробежала по лицу Кукольника. Он схватился за галстук и слегка ослабил его.
– Вы понимаете, то, что вы сейчас говорите, это заговор. Заговор против самодержавия, против Царя!
– Я понимаю, что этого требует время. В России, которую мы имеем сейчас, сегодня, нельзя жить одним днем, мы должны трезво смотреть в будущее. Крестьянские волнения уже вспыхивают в разных уголках страны. Рано или поздно крепостное право будет отменено. Но прежде чем снять оковы рабства, мы должны просветить народ, воспитать его, а для этого нам нужна умная, образованная, передовая интеллигенция способная не только отличить красную икру от черной, но и семена от плевел на блага отечества. Тогда у нас будет сильный и могучий народ. В противном случае свобода превратит крестьянина в голодного дикаря, в зверя, знавшего только унижение, насилие и издевательства. Он восстанет и кровавой волной обрушится на страну, уничтожая и помещиков, и интеллигенцию, и Царя!
– Иноземцы и иноверцы, подобные вам, уничтожают Российскую Империю, а не помещики, не крепостное право, – произнес Билевич, к которому постепенно возвращалось самообладание.
– Нет, Михаил Васильевич, я более русский, чем вы, хотя и русин по происхождению. Вы не видите дальше своего носа. И самое страшное, что таких, как вы, миллионы. Подобные вам думают: «Пусть мы отстаем от Европы на десятки лет, пусть мы сосем кровь из народа, но нам же хорошо. Мы ходим в золоте, ездим в дорогих каретах, пьем и едим досыта и знать ничего не хотим». Но это барство на крови! Неужели вы сами не чувствуете, что грядет буря, и нам нужна умная талантливая, а главное свободно мыслящая молодежь, чтобы сохранить Россию, чтобы потом Европа подобно Римской империи не смотрела на нас, как на отсталых варваров, примитивной сохой обрабатывающих свои поля.
– То же самое вы проповедовали в Петербургском университете!? Поэтому вас не выбрали ректором, а, так сказать, «сослали» сюда? – Билевич был спокоен, теперь ему хотелось уколоть своего соперника побольнее.
– Это не ваше дело.
– А вы и обрадовались. Думаете: здесь в провинции вы начнете свой бунт, отравите молодые незрелые умы своей «интеллигентской ересью», а там уже вас не остановить!?
– Прекратите!
– Мы с вами взрослые люди, Василий Григорьевич. Я бесконечно уважаю вас. Более того, я преклоняюсь перед вашим талантом педагога и руководителя, но единомышленников вам надо искать не здесь, а в Сибири.
Кукольник ничего не ответил. Он был бледен и еще сильнее ослабил галстук.
– Завтра же я доложу о нашем разговоре руководству Харьковского учебного округа. Я думаю, они сделают правильные выводы, – Билевич развернулся и направился к выходу. Ступив за порог, он вдруг остановился:
– Ах да, Василий Григорьевич, у вас часы на столике.
– Что? – рассеянно произнес Кукольник, видимо, не понимая, о чем идет речь.
– Они стоят, – и захлопнул дверь.
Василий Григорьевич был похож на мертвеца. Он схватился за грудь и стал судорожно расстегивать ворот рубашки.
– Душно, как душно, – Кукольник бросился к окну, ударил, что было сил, и оно распахнулось.
– Нет воздуха, – он жадно глотал холодный ветер, дувший в лицо, и все сильнее и сильнее высовывался в окно. Голова у него закружилась. В какую-то секунду он не удержался и…
Невозмутимые и упрямые, с неба полетели белые хлопья февральского снега.
Смерть Василия Григорьевича Кукольника стала настоящим потрясением для всей его семьи: жены, маленькой дочери и трех сыновей, старший из которых на тот момент состоял на службе в одном из Петербургских ведомств. Средний сын, Платон, был учителем низших классов в Нежинской гимназии и на этом поприще много помог отцу в первые годы после ее открытия. А младший, Нестор, о котором и пойдет речь далее, был еще двенадцатилетним мальчиком, талантливым и подающим надежды учеником все той же гимназии. Полиция расследовать смерть Кукольника не стала, случившееся расценили, как самоубийство, и дело было зарыто. Вдова Василия Григорьевича, Софья Николаевна, упорно винила в гибели мужа профессоров гимназии, вызывая тем самым множество ненужных толков и споров. В конце концов, руководство учебного округа не придумало ничего лучше, чем выселить Кукольников из Нежина. Вместе с детьми она перебралась в подаренное императором ее мужу имение недалеко от города Вильно, где через полгода, не пережив горечь утраты, скончалась. Тогда заботу о Несторе взял на себя старший из братьев двадцативосьмилетний Павел, он то и решил отвезти мальчика обратно в Нежин для окончания курса. Тем более что на тот момент должность директора гимназии уже год занимал верный друг их отца Иван Семенович Орлай. Он, известный врач, педагог и литератор, за довольно короткий срок сумел сделать то, что не удалось покойному Кукольнику. А именно собрать вокруг себя умных, амбициозных профессоров, ставших в последствии настоящими кумирами молодежи. Он умел ладить с людьми, найти подходящие слова, но при этом оставаться строгим. Умел, что называется, держать дистанцию. Будучи уже не молодым он сохранил свежесть ума и бодрость духа. Орлай радушно принял братьев и сразу же окунулся в воспоминания: