В 1034 или, по другим данным, в 1036 году умер князь Мстислав – один из двух соправителей Русской земли. Наследников у него не было. Поэтому по смерти Мстислава «перея власть [волость] его всю Ярослав и бысть самовластец Русьстей земли».
Наметившаяся трещина на государственном фасаде Руси снова была благополучно замазана. После длительной эпохи смуты и династических передряг все ресурсы страны, наконец, оказались в руках единственного носителя верховной власти. Политический, военный и нравственный авторитет Ярослава к тому времени был чрезвычайно высок. Вступившего в пору зрелости «самовластца» знали как опытного полководца и дипломата, и не менее того – как ревнителя христианского благочестия и страстного книгочея: «И любил Ярослав церковные уставы, попов любил по велику, излиха же [сверх обычного, особенно] черноризцев, и книгам прилежал, читая их часто днём и по ночам» («Повесть временных лет», под 1037 годом).
Правда, в этом превосходном наборе личных и деловых качеств отсутствовала такая важная черта идеального образа средневекового государя, как телесное совершенство, но русские люди охотно закрывали глаза на небольшой физический недостаток своего князя: «Бяше же хромоног, но умом совершен и храбр на рати, и христиан любя, и чтяше сам книгы» (Воскресенская летопись, под 1036 годом).
Современный историк вполне может присоединиться к этой оценке, добавив, что в лице Ярослава христианский мир, западный и восточный, обрёл лучшего государя своего времени – образованного, целеустремлённого, деятельного, открытого к восприятию новых идей и осознанно стремившегося к тому, чтобы его государственная деятельность опиралась на идейную основу.
Интеллектуализм был, пожалуй, самой замечательной чертой двора Ярослава. В то время ни одна европейская столица, включая Константинополь, не жила такой напряжённой умственной жизнью, как Киев второй половины 30-х – начала 50-х годов XI века. Будучи человеком высокой культуры и широкого кругозора, Ярослав окружил себя людьми просвещёнными. Это были, преимущественно, лица духовного звания – священники и монахи, находившиеся при князе на положении «княжих попов». По сообщению «Повести временных лет», Ярослав содержал их в своей любимой загородной резиденции на Берестове. В этих духовных наставниках и учёных собеседниках великого князя нетрудно узнать повзрослевших детей «нарочитой чади», некогда отданных по велению князя Владимира на «ученье книжное».
Особенным доверием Ярослава пользовался инок Иларион, «русин» по происхождению, в то время – пресвитер берестовской церкви Святых Апостолов, «муж благ, книжен и постник», по словам летописи. С его именем также связано зарождение Печерской обители, где он был первым насельником. Питая склонность к уединению, Иларион облюбовал на берегу Днепра, немного южнее Берестова, безлюдный холм, поросший густым лесом, «и ископа печерку малу, дву сажен, и приходя з Берестового отпеваше часы, и моляше Богу там втайне». Позже, когда Иларион возглавил Русскую Церковь, в его опустевшей «пещерке» поселился преподобный Антоний, вслед за которым на днепровскую «гору» пришла и первая братия Печерского монастыря, числом 12 человек.
Начитанный и образованный княжий любимец и сам прекрасно владел пером. Вероятно, при его участии на Берестове составился целый кружок переводчиков с греческого. За несколько лет была проделана огромная культурная работа: «И собра [Ярослав] писцы многы, и прекладаше от грек на словеньское письмо, и списаша книгы многы».
У греков искали то, чего не находили у болгар и моравов, чьи литературные богатства, пускай уже и переложенные на «словенское письмо», почти исчерпывались книгами, связанными с богослужебным обиходом (Священное Писание, творения святых отцов для чтения в храмах и т. д.). Переводили «от грек» больше книги исторические, трактовавшие всемирную историю, под которой понималась преимущественно история еврейская и византийская, с позиций церковно-религиозного мировоззрения. Но корпели над древними пергаменами и свитками отнюдь не из-за отвлечённого интереса к прошлому. В исторических штудиях Ярославова двора рождался ответ на главный вопрос, поставленный перед образованным слоем древнерусского общества всем ходом исторического развития Русской земли, – о сопряжении её национальной истории с мировым историческим процессом1. Обращение в этой связи к историографическому наследию Византии было, конечно, не случайным, ибо стройная концепция всемирной истории (естественно, в христианском её понимании) была тогда разработана только в рамках византийской историко-философской традиции.
В начале византийской историософии лежал акт божественного творения и драматическое происшествие, предопределившее дальнейшее течение событий – грехопадение человека. С этого момента человеческая история становилась как бы двуплановой, или двустворчатой, разделяясь на Священную историю и историю мирскую. Каждая из них развивала свою главную тему. Священная история вершилась всецело по воле Бога и под знаком предвозвестия. Ветхий Завет возвещал Новый, перекликаясь с ним на различных смысловых уровнях по принципу аналогии, причём этот параллелизм был настолько всеобъемлющим, что для средневековых книжников воистину не существовало такого деяния ветхозаветных персонажей, которое бы не имело своего эха на евангельских страницах.
В развёртывании мирской истории допускалась некоторая толика человеческой свободы воли, хотя и тут, в конце концов, всё совершалось по божественному предначертанию. Исторический путь человечества был озарён сумрачным светом грядущей катастрофы. Мир неудержимо стремился к своему концу. Рано или поздно светопреставление должно было остановить бег времени и завершить историю. А до тех пор, пока не исполнились сроки, светоч истинной веры был помещён в государственную ограду богохранимой империи ромеев.
Краеугольным камнем византийской «имперской эсхатологии» было представление о переходе власти, светской и сакральной, – от народа к народу, от царства к царству. Основание для подобной интерпретации хода мирской истории находили в знаменитом пророчестве Даниила2. Передача светской власти (translatio imperii) происходила в процессе последовательной смены великих держав: Вавилонской, Мидийско-Персидской, Македонской, Римской. Теперь их историческим преемником выступало непобедимое христианское царство – Византия. Наследование сакральной власти шло по другой линии – от благочестивых царей израильских. Подобно им, византийские василевсы считались помазанниками Божиими, и в этом качестве они превосходили всех земных владык. В конце времён последний властелин православного царства должен был передать свою царственную власть непосредственно самому Христу, прервав течение земной истории.