«Если так нужно для дела
разденься!
пусть они удивятся»
И. Кормильцев
Перед тем как проснуться, за секунду до этого, я ухватил блуждающую в коридорах моего отсутствующего сознания мысль: «На кого я похож, когда сплю?» Тут же, мне показалось, на одну только секунду, что я вижу себя ясно: это был полный молодой мужчина с неухоженной бородой и взъерошенными волосами. На его лице не было безмятежности. Глаза как будто впали в череп, нос сложил ноздри как ласточка крылья, а губы расползлись по полному лицу красными червяками. Белое одеяло было откинуто, что позволяло видеть, как вздымается волосатая грудь на вдохе, похожая на стог черного сена. Еще я увидел, что лапообразные руки чуть подрагивают, а неуклюжие, полные в лодыжках ноги сложены крестом.
Неожиданно, мысль выползла из тисков моего внимания. Я попытался ее ухватить опять, но она была подобна мылу, которое невозможно взять рукой, когда оно в воде, и я проснулся.
Весеннее утро было пасмурным, оно оседало илом на мое похмелье. В банке не было кофе. Нужно было сходить в душ, но эта процедура отнимала гигантское количество времени. Невозможно быстро очиститься.
Я лежал в постели, и мне было больно. Говорю «было», потому, что знаю точно: так не будет больше. Мне не придется каждый раз воскресать утром, идти туда, где ждала работа, мучаясь похмельем, опускать голову, приветствуя встречных, читать остановки, жить, как прежде.
Никогда. Никогда больше мне не придет в голову мысль о том, что весна – это похмелье природы, ибо как в тяжелые минуты кисло-сладкого на вкус похмелья прорастают лучшие зерна мыслей, так и в природе все лучшее рождается в первые дни весны.
Больше никогда… все было и не будет больше. Дело в том, что я, кажется, умираю. Человеческому великодушию, как известно, предела нет: Борис Борисыч – главврач подарил мне пачку бумаги и две ручки, когда я сказал, что мое последнее желание – это написать эту историю.
Я вижу, что пишу, но перечитывать я сил не имею. Это дело не мое. Это дело уже ваше. Я оставляю вам возможность прочесть. Дарю, как шапку в тужу нищему.
Отныне больше никаких пояснений. Читайте без страха. Многое я напишу между строк, многое вообще пропущу, а кое-что объясню подробно. В любом случае вы ничего не поймете, а поймете, так не поверите, а коль поверите, то закончите как я. Вообще, читать ЭТО, конечно не стоит, но и бросать, когда уже начали не надо. Моя рукопись – это секс, а в сексе главное закончить хотя бы одному.
Я не страдаю от того, от чего страдает всякий, кто соединяет слова в строчки – мне не страшно быть не понятым. Страшнее, остаться неуслышанным. Хотя, о чем я? Страшнее остаться с собой самими наедине.
Я начинаю с утра. С весеннего утра. Я подобен птенцу, насытившемуся червей и готовому взлететь.
Весеннее утро. Весеннее утро. Весеннее утро. Весеннее утро было пасмурным, и даже через окно чувствовалась сырость. У меня безумно болела голова, и я искренне, без всяких детских надежд верил в смерть. Я вспоминаю, как попытался закурить, лёжа в ванной, но сигарета сразу промокла, и весь процесс курения стал тягостным. Тогда я подумал, что ели тот кусок мяса и жира в груди остановится, то мое тело раздуется и покроется тонкой пленкой, оберегающей в своем пространстве сизый гной.
Меня чуть не стошнило, когда я чистил зубы, рвотный рефлекс работал отлично и не пускал зубную щетку глубже передних зубов. Одевался я долго и тяжело: сначала совершенно невозможно было отыскать рубашку, потом долго я отмывал грязные туфли, потом куда-то пропала кожаная куртка – это было похоже на сборы в ад.
Автобус, проклятый симулятор транспорта, как всегда, уехал у меня на глазах, и я долго бродил по остановке и курил, курил, курил, пока не подъехал следующий. Думаю, писать о том, что в автобусе было жарко, людно и воняло не стоит. Однако, я знал людей, которые не разу не были в автобусе. Пускай этот кусок читают они, остальные пропустите. В автобусе было жарко, людно и воняло серой. Какая-то девица с мопсом на руках при каждом торможении заваливалась на меня и мопс, мелкая скотина, царапал своими черными коготками мою кожанку. Водитель трогался и тормозил с такой силой, как будто он не управлял автобусом, а трахал чужую жену, умирающую от туберкулёза в ялтинском санатории. Старик, с отвисшим задом, три раза попросил меня напомнить, когда будет остановка «Стадион» и каждый раз, обращаясь ко мне, дергал меня за провод наушника, поэтому Plasebo все время заикались. От кого-то несло гнилым запахом перегара, и это был точно не я, скорее всего это тот плешивый парень, который сидел сразу на двух сиденьях и беспрестанно чесал свое волосатое запястье. Я потел как беременная слониха и не мог дождаться, когда же этот проклятый автобус довезет меня до нужной остановки.
В промежутке между припадком одышки, я вбежал в офис. Там все было как всегда: пять столов, пять мониторов и четыре человека с такими лицами, которые говорят: «вот, наконец-то и наш толстяк пришел. Интересно, вот почему я должен (должна) приходить на работу вовремя, а он всегда опаздывает!? Всегда! Ну что уставился, алкаш проклятый? Проходи уже!»
– Здравствуйте товарищи! – крикнул я голосом полным скорби.
– Привет Платон – поочередно ответили мне Дима, Альбина и Тамара.
Я усадил свое тело за станок пустоты и первым делом включил радио.
Я рассмотрел Диму: он сидел за столом в новом сером свитере, который обтягивал его накаченные руки. Дима слащавое, амбициозное, некомпетентное существо и по совместительству мой начальник. Его московское руководство назначило шефом отдела за то, что он умеет правильно отлизать. Нужно сказать, что отлизать умею и я, но во время этого процесса я не произвожу эякуляции, а это немножко смущает того, кому отлизываешь. К тому же, очевидно, что я не смогу стучать просто потому, что единственный на кого можно стачать в нашем офисе – это я сам.
– Ну, давай, расскажи нам Платошенька, что с тобой вчера происходило? Судя по твоему личику у тебя опять похмелье – мерзким, высоким голоском проскрипела Альбин.
Я подумал, что никто не желает мне счастья, и потому все сами несчастливы. Счастье нужно производить, как энергию – по-другому оно ниоткуда не возьмется.
– Я вчера спускался в ад.
Дима захихикал. Он восхищается резкостью моих высказываний.
– Ты там частый гость – включилась Тамара, не отрываясь от монитора. Бедняжке было тридцать пять, а в этом возрасте женщине сложно становится чувствовать себя защищенной. Любая мелочь может обидеть. В следствие этого многие женщины становятся осторожными, а как следствие замкнутыми. Тамара была одной из таких женщин. Тамара дорожит своим рабочим местом, но дело не в рабском преклонении перед системой капиталистических ценностей, которые являются принципами устройства рабочего процесса в нашей фирме, а в том, что ближайшие восемь лет банк автоматически будет списывать пятьдесят процентов Тамариных, честно или не очень, заработанных денег в счет погашения кредита.
