– Ваше заключение совершенно верно, мой дорогой Уотсон, – сказал вдруг Шерлок Холмс. – Убожество жизни и нищета являются естественной средой, порождающей преступления с применением насилия.[1]
– Именно так, – закивал я. – Мне как раз пришло в голову, что…
Но тут я осекся, в изумлении глядя на него.
– Бог ты мой, Холмс! – воскликнул я затем. – Это, право, уже чересчур! Как вам удалось проникнуть в мои сиюминутные мысли?
Мой друг глубже откинулся в кресле, сложил кончики пальцев рук вместе и внимательно оглядел меня из-под тяжелых, низко свисавших век.
– Вероятно, я бы добился более справедливой оценки своих скромных способностей, отказавшись отвечать на ваш вопрос, – сказал он с суховатой усмешкой. – У вас ведь уже отчасти выработалась привычка, Уотсон, скрывать собственное неумение различать очевидное за небрежной манерой воспринимать затем мои объяснения как цепочку легких, но вполне логичных рассуждений.
– И все равно я не понимаю, как цепочка логичных рассуждений дала вам возможность проследить за ходом моего мыслительного процесса, – отозвался я, несколько уязвленный его высокомерием.
– В этом опять-таки не было ничего сложного. Я просто наблюдал за вами последние несколько минут. Выражение вашего лица оставалось вполне безмятежным, пока, осматривая комнату, вы не наткнулись взглядом на одну из книжных полок, а точнее, на «Отверженных» Виктора Гюго – то есть на книгу, которая произвела на вас столь сильное впечатление, когда вы прочитали ее в прошлом году. Судя по полуприкрывшимся затем глазам, вами овладела задумчивость, и вы явно стали снова перебирать в уме перипетии этой потрясающей саги о людских страданиях. Потом ваш взгляд устремился сначала за окно, сквозь которое сейчас можно видеть только падающий снег, серое небо и невзрачные промерзшие крыши соседних домов, и, медленно переместившись к полке над камином, уткнулся в лежащий там перочинный нож, служащий мне для накалывания писем, оставшихся пока без ответа. Ваше лицо еще более помрачнело, и, сами того не заметив, вы несколько раз с грустью покачали головой. И вы продолжали мыслить ассоциативно. От потрясающих душу сцен жизни низов общества, описанных Гюго, вы перешли к воображаемым картинам существования людей в холодных трущобах суровой зимой, а к дальнейшим размышлениям вас подтолкнула сталь ножа, блеснувшая поверх нашего скромного очага. И тогда выражение вашего лица окончательно сделалось печальным и полным меланхолии от понимания, к каким последствиям приводит нескончаемая трагедия огромной массы людей. Вот тут-то я и позволил себе выразить полное с вами согласие.
– Что ж, должен признаться, вы проследили ход моих мысленных рассуждений с чрезвычайной точностью, – сказал я. – Удивительно четкая логика, Холмс.
– Но это же элементарно, мой дорогой Уотсон.
Подходил к концу 1887 год. Зима прихватила землю своей стальной хваткой с тех пор, как в последнюю неделю декабря повалил обильный снег, и за окнами квартиры Холмса на Бейкер-стрит открывался невеселый вид на низко нависшие тучи и побелевшие черепичные крыши, с трудом различимые сквозь густо падающие снежинки.
И хотя это был, несомненно, памятный год для моего друга, гораздо более важным оказался он для меня самого, потому что прошло всего два месяца с того дня, когда мисс Мэри Морстон оказала мне честь, согласившись соединить свою судьбу с моей. Смена холостяцкого существования отставного армейского врача на благополучную семейную жизнь не осталась без непрошеных и весьма колких комментариев со стороны Шерлока Холмса, но, поскольку именно ему мы с женой были обязаны тем, что вообще встретили друг друга, нам легко удавалось относиться к его циничным шуткам с терпимостью и даже пониманием.
В тот день – а если быть точным, 30 декабря, – я заскочил в нашу старую берлогу, чтобы провести с моим добрым другом несколько часов и заодно узнать, не попалось ли ему какого-нибудь интересного дела с тех пор, как я навещал его в последний раз. Я застал его бледным и апатичным в старом домашнем халате, обернутым вокруг плеч, и курившим свой излюбленный черный табак в таких количествах, что из-за висевшего в гостиной дыма огонь в камине был словно костер в тумане.
– Ничего, кроме нескольких рутинных расследований, Уотсон, – ответил он на мой вопрос с ноткой искреннего огорчения в голосе. – Творческое начало в преступном мире, кажется, полностью атрофировалось с тех пор, как я избавил мир от покойного Берта Стивенса, да будет ему земля пухом!
После этого наступило долгое молчание. Холмс угрюмо свернулся в своем кресле и не произнес ни слова до той самой неожиданной реплики, с которой я начал рассказ.
Когда я поднялся, собираясь уходить, Холмс снова оглядел меня критическим взглядом.
– Как я вижу, Уотсон, – сказал он, – вы уже начали расплачиваться за свое семейное счастье. Плохо выбритая левая сторона вашего подбородка дает невеселые основания полагать, что некто переставил ваше зеркальце в ванной под другим углом. И, кроме того, вы позволяете себе излишние расходы.
– Совершенно неоправданное обвинение.
– Это при зимней-то цене в пять пенсов за цветок? А петлица вашего сюртука говорит о том, что в нее вдевали бутон не далее как вчера.
– Впервые замечаю за вами подобную мелочность, Холмс, – ответил я довольно резко.
Он разразился искренним смехом.
– Мой дорогой друг, вы должны простить меня за это! – воскликнул он. – Ведь это действительно до крайности несправедливо, что я выплескиваю на вас накопившиеся во мне излишки умственной энергии, которые действуют мне на нервы. Но постойте! Я, кажется, что-то слышу.
На лестнице раздались чьи-то тяжелые шаги. Мой друг жестом показал, чтобы я вернулся в кресло.
– Задержитесь ненадолго, – сказал он. – Это Грегсон, и старый пес, быть может, снова при каком-нибудь важном деле.
– Грегсон?
– Я ни с чем не спутаю этот печатный шаг. Это не Лестрейд – тот намного легче, но в то же время миссис Хадсон его знает, иначе проводила бы наверх. Так что это Грегсон.
Не успел он договорить, как в дверь постучали, и на пороге возникла с ног до ушей закутанная в утепленный плащ фигура. Гость швырнул свой котелок в ближайшее пустовавшее кресло и размотал шарф, прикрывавший нижнюю часть лица, после чего мы увидели перед собой обрамленный соломенного цвета волосами бледный овал лица инспектора Скотленд-Ярда.
– А! Это вы, Грегсон! – приветствовал его Шерлок Холмс, бросив лукавый взгляд в мою сторону. – Только что-то действительно неотложное могло привести вас сюда в столь неблагоприятную погоду. Но снимайте же скорее плащ, дружище, и подсаживайтесь ближе к камину.
Но полицейский помотал головой.
