– Зар-р-раза! – получив когтями по шее, Мур озверел, всерьез перехватил мельтешащие лапы и крепко сжал запястья.
– Пусти! – взвыл мелкий. – Больно же, пусти!!
Мур чуть ослабил хватку. Косточки тонкие, жалкие. Но сильный какой, паразит, выкручивается. Хлипкий он только с виду. Что с ним делать? Так и держать, что ли? Пальцы длинные крючками, глаза белые, зрачки дырками. И переполнены ядом. Когти тоже – шею жжет. Да он весь, наверно, ядовитый. Свирепый. Жалкий. Сопит. И волосы белесые, жесткие, как проволока. Зубы мелкие скалит, выкручивается. Хорек. Взгляда в упор он не снес, опустил голову. Будет еще царапаться? Или кусаться, как утром? Или подлизываться, как вчера? Не будет. Заревет сейчас, и все… Но все вырывается – упрямый.
Мур бросил вывертывающиеся твердые ручонки, оттолкнул его, шмыгающего носом, отвернулся. Шею саднит сильнее, чем исцарапанные, искусанные руки. Он потрогал, глянул – кровь. Зараза. Лето за окном – как не настоящее. Но солнце-то вон, светит, ветер с моря перебирает в деревьях листья – сбежать бы на берег… Или в любой из порталов. Уйти ото всех и всего… От заразы этой мелкой уйти, вот от кого. В стекле окна отражался он сам – космы и бледное лицо, разгромленная комната и мелкая белесая злючка, потирающая запястья. Сколько этой заразе – семь, восемь? Так ведь сам дурак: пожалел. Мол, хоть сиротке буду нужен… И получил. Грязными когтями. И зубами. Нет, ну за что? Мур повернулся и кивнул на дверь:
– Проваливай.
– Нет!
– Ты мне не нужен.
– Не ври!
– Да иди ты… Ты! – нет, нельзя гадости маленьким говорить, какие бы у них глаза ни были. Мур подобрал с пола разодранную «Физику» за 6 класс – только выкинуть, снова разозлился и зарычал: – Ты нарочно ведешь себя как можно хуже!
– И буду!
А крючки-то дрожат. Глаза мокрые. Маленький он все же… Ну, выживет. Сам-то хорош – забыл, кто таков? Друзья, ему? А звезду с неба? Ага. Черную дыру. Может, еще и счастья в жизни? Мур посмотрел на свои исцарапанные руки, на порванную футболку. Потрогал царапины на шее – уже вспухли. Пошел и, чтоб прикрыть позор, переоделся в школьную рубашку с длинными рукавами, вернулся и велел:
– Идем к большим.
– …Чего это?
– Не хочу тебя терпеть, – Мур глянул: противный, паршивый, злющий. Фу. – Да на кой черт ты вообще мне сдался? Блин, я сам себе не рад, а тут еще такая бешеная крыса, как ты?
Мелкий опустил башку, ссутулился, теребя подол рубашки. Какие-то воспалившиеся расчесы на ногах, и весь кажется грязным.
– Не смотри так, – пробормотал мелкий. – А то я опять буду с тобой драться. Ты не имеешь права меня презирать. Держишься, как… Как царевич, но внутри – такая же крыса. Вся исцарапанная.
Мур огрызнулся, как на взрослого:
– Уж тебе-то больше не позволю добавлять мне новые царапины.
Мелкий попятился. Мур отвернулся.
С чего вдруг педагоги решили, что Мур – да еще только из госпиталя – готов возиться с бешеным первоклассником? А Игнатий что – позволил? Игнатию-то зачем? Он вообще школьной жизнью Мура не интересуется – потому что она лишь видимость. Притворство. Мур соблюдал распорядок и правила лишь для того, чтоб люди не догадались, кто он такой на самом деле. С чего вдруг этот паршивый звереныш свалился ему на голову? Да, почти у всех ровесников были Младшие, которых они опекали. Нормальная практика для сиротских заведений. Но Муру, двоечнику и бездельнику, здесь не предлагали Младшего. А ведь это все здесь в школе еще о его прошлом ничего не знают. Если б узнали… Ох. Хорошо, конечно, что есть Служба. И Игнатий. Но куда лучше, что Мур – не где-то в закромах Службы, а в обычной школе. Почему ж так противно?
Школа. Просто школа. Интернат. Для сирот. Море – рукой подать. Нарядные здания, детские площадки, сады – и все, что захочешь, по первому требованию… Как все бессмысленно. А – куда деться? На Геккон? Ага. Только вперед ногами. В интернат Службы, чтоб воспитали супер сотрудника для особых поручений? Нет уж, в детской школе хоть какая-то свобода… Но этот зверенок – что, так и терпеть? Ради чего? Мур велел:
– Пойдем.
Мелкий двинулся за ним без звука. Они прошли пустым коридором – во всем корпусе никого – спустились по лестнице. Когда шли от дома по пестрой от теней дорожке, Мур автоматически проверял взглядом все поблизости открытые вовне норы и отмечал дальние. Это умение видеть дырки (и уходить сквозь них) в другие пространства он скрывал, как мог. Всегда. Ото всех. И вот сейчас шел и не косился. Пройти бы, заглянуть – вдруг там правда хорошо? Да и просто – побыть одному, поваляться в траве… А мелкого куда деть?! Ой, засада… Надо избавляться. И быстро. Он ведь всю жизнь испортит! Какие проемы и приключения с таким хвостом? Нет, нафиг эту обузу. Как же Мур вчера не подумал о главном-то?
Вчера он не был собой. Вчера он, размечтавшийся дурак, думал о смысле жизни. Вчера, вернувшись в школу и глядя на прежние, знакомые вещи, Мур наконец поверил, что на самом деле выздоровел. Выжил. Ему радовались удивлявшиеся люди, которые полгода назад в мыслях прощались с ним навсегда. От этого Мур стал добрым и щедрым – и правда обрадовался, когда еще в госпитале сказали, что в школе есть малыш, которому, может быть, пригодилось бы его, Мура, внимание и участие. И Мур захотел стать Старшим. Захотел – стать нужным. Пошел знакомиться с Младшим, уже зная, что согласится – и согласился. К тому же бросившийся навстречу мальчишка с первого взгляда показался знакомым, даже родным. Глаза, сияние, невидимые звезды. Удар счастья. Наваждение? Нет, глупость. Затмение.
Или это с ведома Игнатия, и тут присутствует секретный и угрожающий расчет Службы? Ужасно. Лучше считать, что это ошибка педагогов, которые вообще не знают, кто такой Мур.
Снова заболел, тягостно заныв, больной бок. Мур прошел немного вперед и сел на холодную каменную скамейку. Мелкий подошел и встал перед Муром. Мур спросил:
– Ну, что ты взбесился?
– Потому что ты ничего не понимаешь!!
– А что я должен понимать?
– Ты должен быть самый лучший! Лучше всех! Ты – царевич должен быть, настоящий! А ты – никто!
– Никто, – кивнул Мур. – Зачем же ты вчера согласился?
– Потому что кроме тебя для меня больше нет никого вообще!
– «Тебя», «меня»…Тьфу. На свете тьма народу. Тебе найдут нового Старшего.
– Мне нужен ты!
– Ага, ну-ну. Ты всегда злой?
– Нет. Но теперь я буду злиться всегда.
Нет смысла с ним говорить. Мур махнул рукой. Мелкий вдруг сел в траву у дорожки и отвернулся. Ревет? Так ведь не жалко. Зараза потому что он бешеная. Еж. Дикобраз. А вчера-то вечером был шелковым щеночком. Говорил шепотом. Смотрел жалко. А с утра… Это – такая ненависть бывает? Мура еще никто не ненавидел. Не любил никто, но – ненавидеть? Ценили. Подкупали. Ловили. Использовали. Пугали. Дрессировали. Презирали. Эксплуатировали. Не считали одушевленным. Еще хотели убить – кажется, из санитарных соображений. Но прицельную ненависть, да еще такую отчаянную, внезапную, он встретил впервые.
