Галина Лохова - Саркис и Лаппочка

Лежу в гостинице на кровати, не могу уснуть. Вспомнил годы детства: бабушку, маму, дом, знакомых, близких. Вспомнил, как пошел в школу, подумал, что напрасно уничтожил дневник, который вел с 14 до 24 лет. Я описывал в нем собственные чувства. Однажды, прочитав написанное, разорвал листы: показалось слишком откровенным. Осталось лишь несколько страниц. Сейчас хотелось бы восстановить записи, но я понимаю, что не смогу этого сделать так же честно, как раньше: не хватит мужества. Тогда стоит ли тратить на дневник время и эмоции?..

Фамилия Саркисьян мне досталась от первого мужа матери. Георгий Саркисьян был талантливым художником и человеком. В сталинские времена отправился на съезд в Москву, и больше его никто не видел. Мама попросила: «Сохрани память о нем, сохрани фамилию». Мама сказала – я сделал. Так всю жизнь и живу с армянской фамилией. Ну какой я Саркисьян: белобрысый, лопоухий, голубоглазый?..

Родился я в 1947 году в городе Каменске-Шахтинском Ростовской области.

Настоящая моя фамилия – Твердов. Про отца мне рассказала бабушка: он был проезжим и звали его Владимир Владимирович. Я отца не видел, мама о нем никогда не говорила, и никто мне его фотографии не показал. Смутно помню, как меня чуть не украли и не увезли в Краснодарский край, где в то время жил отец. Мне было лет 6: двое мужчин с кавказской внешностью дали игрушку, взяли за руку и повели по улице. Соседи позвали бабушку. Она ураганом вылетела из дома, подняла страшный крик и оторвала меня от похитителей. Те быстро исчезли, и об отце я больше ничего не слышал.

Воспитывала меня бабушка, потому что мама сразу после моего рождения уехала на Сахалин в поисках заработка. Там она вышла замуж за Туголукова Ивана Васильевича, моториста на рыболовецком судне. В 1950-м, когда мне было 3 года, они вернулись и поселились в городе Шахты Ростовской области. Мама устроилась забойщиком в шахту, а отчим – в автогаражное хозяйство. Это время жизни, если можно назвать это жизнью, вспоминаю с ужасом.

Мать уходила в 5 утра, возвращалась домой поздно вечером уставшей и почерневшей от угольной пыли. Как объяснить, что женщина выполняла работу, которую не всякий мужик осилит? Уголь тогда рубили вручную, отбойный молоток весил больше 9 килограмм, смена длилась по 10–12 часов, и женщин в то время под землей работало больше, чем мужчин. Использование женского труда в забоях было запрещено в 1957 году…

Мама приходила настолько измочаленной, что любая оплошность с моей стороны выводила ее из себя и оборачивалась жесткой поркой. Если я громко жевал за столом, она хватала меня за волосы, брала армейский ремень, снимала штаны, зажимала между ног и лупила до исступления. Отчим оттаскивал ее, бил, чтобы прекратить истерику, укладывал на кровать, клал ей на лоб мокрую тряпку и успокаивал. Меня отводили на улицу подальше от дома. Как только мать открывала глаза, все начиналось сначала. Часто она обвиняла отчима в чем-нибудь, бросалась на него с ножом. Эти леденящие кровь сцены производили на меня страшное впечатление. Виной всему была тяжелая ее работа и безысходность, но детское потрясение живет во мне до сих пор.

Отчима я любил и называл папой. Он был волевой честный человек с интересной жизнью, работал на траулерах. В его жизни было много невероятных приключений, которые, к счастью, оканчивались благополучно. Хоть и не родной, отчим относился ко мне очень хорошо и даже баловал: покупал иногда конфеты. От первого брака у него были 2 дочери, которые вышли замуж и уехали в другие города.

Друзей у меня почти не было, потому что я был запуган и часто плакал, но если они и появлялись, дружба быстро терялась из-за матери, которая не давала ни с кем общаться.

Ужасные сцены повторялись часто, и бабушка забрала меня жить к себе. Стал видеться с матерью очень и очень редко, да и то в присутствии бабушки. Через несколько лет мама с отчимом переехали на хутор Красновка, что недалеко от Каменска, у них родились сначала Люба, потом Наташа, и мне казалось, маме вообще стало не до меня.