Промозглая осень полоснула холодным утренним дождем. Низкое серое небо висело над лесом и, казалось, цеплялось за самые верхушки огромных вековых елей. Сашка лежал прямо на голой земле, плотно усеянной осыпавшимися иголками, и, прижимаясь крепче к мощному смолистому стволу, пытался найти хоть какое-то укрытие под густыми тяжелыми хвойными лапами. Свернувшись плотным калачиком, укрывшись куцей шинелькой, зажав руки между ног, чтобы хоть немного согреться после очередной ночи, проведенной в лесу, он мелко дрожал от холода, забравшегося в каждую клеточку его по-юношески худого тела.
Последнюю спичку он истратил еще позавчера, когда ночевал в большой воронке в середине березовой рощи, которая после бомбежки представляла собой весьма мрачное зрелище. Десятки переломанных стволов, словно мощным ураганом, были разбросаны по всему лесу. Выкорчеванные с корнями старые деревья, иссеченная осколками бомб береста с налипшими остатками человеческой плоти, кусками железа, копоти, гари дополняли уже ставший привычным военный пейзаж.
Сашка вышел к роще к вечеру и до самой темноты копался в развалинах совсем недавно разбитого госпиталя, пытаясь найти что-то съестное. Но, похоже, местные жители опередили его, успев унести все более-менее ценное. Вот и небольшой холмик на окраине рощи тому свидетель. Здесь похоронены те, кому не посчастливилось пережить этот налет немецких бомбардировщиков, которые, выследив очередных жертв – беззащитных раненых и работников медицинской службы, заперли их в этом небольшом лесочке и спокойно забросали бомбами. Разбитые машины и изувеченные палатки с красными крестами – явное тому подтверждение. Одна из бомб попала прямо в яму, в которую складывали тела умерших от ран воинов, и своим взрывом заставила их умереть во второй раз, превратив в кровавую кашу, настолько мелкую, что собирать эти человеческие кусочки не стали, а просто сгребли граблями в образовавшуюся после взрыва воронку и присыпали сверху песком. Так и лежат теперь вперемешку Иваны, Гришки да Федьки, чьи судьбы и тела смешались воедино.
В тот вечер, когда совсем стемнело, Сашка спрятался в одной из воронок и, прикрыв ее сверху остатками медицинской палатки, развел костер. В этот раз на ужин достались пара вдавленных сапогами в грязь сухарей да немного грибов. Он молча грыз засохший хлеб, сдобренный отборной черной грязью, которая противно скрипела на зубах, и печеные грибы, без соли совсем невкусные. Но это была хоть какая горячая еда. Хлеб, картошка и сало, которые ему дал старик, оставивший у себя раненого товарища подполковника, закончились почти неделю назад. И все эти дни Сашка перебивался с грибов на ягоды.
Заходить в деревни, чтобы попросить хоть маленький кусочек хлеба, хоть яблочко, он боялся. Боялся в очередной раз услышать нерусскую гортанную речь пришлых захватчиков. Еще не затянулись душевные ужасы от того страшного лагеря для военнопленных, в который он угодил в первые дни войны. Вот и пробирался на восток, словно дикий зверь, обходя деревни стороной, идя по маленьким, еле заметным тропинкам и все время прислушиваясь к посторонним звукам, готовый в любую секунду сбросить с плеча винтовку и выстрелить.
Хорошо, что успел насобирать три полных магазина патронов. Больше нести было совсем тяжело. Винтовка больно натерла плечо, мешала при ходьбе, но бросить ее Сашка не мог: сам для себя решил, что с оружием он еще боец, а не беглец. То же самое говорил и товарищ подполковник, когда они выбирались из очередного окружения. И нужно было идти, не останавливаясь, туда, где гремели все удаляющиеся раскаты фронта. Нужно во что бы то ни стало выйти к своим. Они должны знать, что Сашка не предатель, не дезертир, что тяжело раненный товарищ подполковник отправил его выходить в одиночку, а сам остался, так как идти дальше уже не мог: не слушалось тело, в котором уже, наверное, почти совсем не осталось крови. А он, Сашка, еще повоюет, еще пригодится своей стране в борьбе с навалившимся злом.
Но сил идти не было. Сейчас он лежал под елью, дрожа от холода, и ловил себя на мысли, что подняться и сделать первый шаг он уже не может. Но, не сделав этот шаг, он обязательно умрет, и мама, его любимая мама, так и не узнает, что кости ее единственного сына будут белеть вот под этими самыми хвойными лапками в глухом брянском лесу. И никто не узнает, где нужно искать товарища подполковника, ведь только Сашка хранит эту тайну.
Наконец решившись, он сел, прислонился спиной к смолистому стволу. Подтянул за ремень винтовку, привычным движением протер затвор от попавших на него иголок и мелких песчинок. Надо идти дальше, под дождь. Посидев еще пару минут, он выбрался из-под дерева, давшего ему укрытие этой ночью, забросил винтовку за спину и медленно побрел в направлении, намеченном вчера перед сном, когда небо еще не было так затянуто, как сегодняшним утром.
С первых шагов в лицо ударило мелким противным дождем, тонкие ледяные нити которого старались проникнуть за воротник, попадали на лицо, на кисти рук. Подняв воротник и натянув пилотку глубже, Сашка шел, не оглядываясь назад, и только глаза и слух постоянно следили на все триста шестьдесят градусов, в надежде как можно раньше предупредить его о надвигающейся опасности. По пути удалось насобирать горсть перезревшей брусники, своим сладковато-кислым вкусом она обожгла рот, немного заглушив чувство сильного голода. Вчера было хуже, есть хотелось так сильно, что голод затмил собой все другое, и случись что-нибудь непредвиденное, Сашка обязательно бы угодил в это. От долгого недоедания так сильно кружилась голова, что настроиться на внимательность и осторожность никак не удавалось. Поэтому он сознательно избегал любых, даже самых незаметных тропок, чтобы случайно не столкнуться с врагами. А вот сегодня уже легче. Наверное, молодой организм просто смирился со своей незавидной участью, довольствуясь тем, что есть.
Еще через час удалось найти старую, немного червивую горькую сыроежку со светло-красной шляпкой. Пожевав ее немного, так и не смог заставить себя проглотить даже маленький кусочек, сплюнул скопившуюся во рту горечь и побрел дальше. Сколько ему еще идти? День? Неделю? Месяц? Фронт постоянно откатывается на восток, значит, не получается пока у Красной армии остановить дикие орды оголтелых ненасытных гитлеровцев, рвущихся в глубь страны. Но он обязательно дойдет, по другому и быть не может. Ему нужно дойти. Сашка сам внушил себе эту необходимость, иначе можно было сдаться, сломаться и уже давно пропасть навсегда. А так эта мысль согревала его, заставляла подниматься, когда уже совсем не было сил, и толкала, вела все дальше и дальше. Туда, на восток.
