В огромном доме жил Мастер. В этом доме было множество мастерских, в которых Он создавал живые картины, в которых Он выражал свои живые мысли через живые кисти и краски, в сочетаниях цветов и силуэтов, рождая существ, о которых мечтал и которых очень любил, настолько сильно, что подарил им право нарушать палитру и структуру картины для самовыражения этих существ, называя их образами Мастера. И эти силуэты жили беспечно, купались в рамках той картины, которые им определил Мастер, но для них в отличие от других живых существ и вещей не имеющих образа Мастера, было возможно выйти за рамки картины на стены, что крайне запретил Мастер для их же безопасности, ибо время ещё не пришло.
Были же ещё живые кисти, которые служили Мастеру и исполняли повеления его. Одна из главных живых кистей завидовала силуэтам Мастера, их неповторимым чертам и красоте палитр, и взбунтовалась. Мастер же, мудро провидя, использовал возможность испытать свои силуэты (ведь Он им подарил свободу, конечно ограниченную в рамках Мастерской), допустив бунт этой кисточки, захватившей треть инструментов. Эти кисти уговорили выйти беспечным силуэтам за рамки картины, для самовыражения и иметь возможность быть вне рамок, подобно Мастеру. Чёрной кляксой пролёг их путь через рамку, той кляксой, в которой были испачканы взбунтовавшиеся и сломанные кисти, и силуэты потеряли блистающее сияние. Лишь тусклым слоем где-то внутри под слоем чёрной кляксы в этих силуэтах ещё оставался образ сияния, которому они так хотели бы соответствовать, но не имели возможность, так как ослушались Мастера и не могли видеть больше Его лица и отражать Его сияние. Клякса затуманивала их взор, но изначально сияющий слой, жгучим блеском напоминал им о качествах Мастера, которого их блуждающая внутренность искала. Мастер, провидя эти искания (ведь от начала он сам задумал подарить свободу в выражениях для этих силуэтов, понимая, что тем самым он рискует потерять часть картины), отваживается послать и тайным образом воплотить Своего Сына.
Сын же Его был с Ним невообразимым образом Един и находился и действовал с Ним вместе, подобно в атоме нейтрон и электрон или как мысль, сопряженная с действием, или свет, сияющий и излучающий тепло. Так, но в более бесконечной близости Едины Мастер и Сын, проявляющие Своё объединение в Духе, Который беспрепятственно проникал во все глубины окружающего их пространства и даже превосходил эти пространства, являя присутствие Мастера и безграничное ведение.
Итак, Сын выразился в сияющем силуэте таким же, как все остальные, с одним единственным отличием, никакая клякса и никакая чернь, исходящая от сломанных кистей не могла покрыть и заслонить Его Божественное сияние и исказить Его свет. Однако, остальные силуэты, ослеплённые кляксой, заметив что некоторая часть из них увидела в этом силуэте пример и цель своего присутствия в этой картине, из-за зависти решили этот божественный силуэт Сына исключить из картины и погубили Его в зверском избиении и лишении его существования в этой картине. Но образ Сына явился в обновлённом состоянии, показав пример и возродив надежду на тот внутренний свет, который даёт Мастер через общение с Сыном, даровавшем каждому из них Духа, освещающего грязные силуэты и освобождающего их от клякс, возрождая в них изначально задуманный Мастером сияющий свет, дивно блистающий через каждый силуэт по особому, неповторимо и выразительно.
Меня зовут Марк, я являюсь римским сотником одного из римских отрядов Иерусалима, и под моим руководством находится около ста солдат.
Моё знакомство с моим Спасителем произошло при удивительных обстоятельствах, Он был заключённым в мою смену, именно в этот день я руководил людьми, чтобы под охраною своих солдат сопроводить всех заключённых к месту казни. Перед дорогой заключённых полагалось избивать, но к Моему Спасителю первосвященники попросили применить для избиения плётку с шипами из наточенных костей, которые раздирали кожу до самого мяса, мой начальник согласился и мне пришлось отдать приказ. От каждого удара замирало сердце, кровь лилась ручьём из Его спины и с каждым ударом мне хотелось остановить своих бессердечно насмехающихся солдат, но приказ есть приказ иначе меня самого бы повесили, у меня на тот момент не было той вдохновенной смелости как сейчас, благодаря которой, я могу сейчас заступаться за беззащитных.
Далее ближе к полудню, когда горящее жёлтое солнце, стоящее в зените обжигало наш отряд, облеченный в блестящие стальные, тяжёлые доспехи, нам требовалось пройти многокилометровым путём от претории (места судилища к северу от храмовой горы) к холму Голгофе или по другому к лобной горе, где мы распинали на крестах преступников. Я шёл впереди всех остальных, возглавляя свой отряд. За мной шёл Мой Спаситель, на тот момент казавшийся мне обычным человеком. Я видел, как он испытывал не бывалую жажду и усталость, да что там мне и самому было тяжело идти по каменной дороге, от которой как от кострища исходил жар, а ведь Он нёс ещё при этом и крест. Пройдя большую часть пути Он упал, и это не удивительно ведь Его, в отличии от некоторых преступников, избивали до полусмерти, этими мерзкими плетьми, от которых у меня всегда содрогалось сердце. Тогда я решил пойти против правил и приказал рядом стоявшему еврею помочь донести крест до места казни.
Дальше зрелище не из лёгких, когда вбивали гвозди в руки и ноги, когда крики и стоны раздавались по всей голгофе, и преступников пригвождали, я всегда в эти моменты внутренне скорбел и плакал, при этом внешне сохранял спокойствие, ведь несмотря на что меня поражали жестокости наказаний нашего Римского правительства, мне попросту не хотелось быть противником нашему правителю Кесарю, который быстро расправлялся с сентиментальными солдатами, поэтому чувства я давно научился сдерживать. И вот вновь гвозди пронзают троих преступников, но я не на миг не отвожу свой взгляд от Моего будущего Спасителя, в котором в отличие от других в момент страдания отчётливо прослеживалась какая-то не зримая моему взору смелость, охватывающая мои чувства с ног до головы, как будто в этот момент мы распинаем не просто человека, а Бога. Особенно это я даже сказал бы не просто смелость, но сила которая отразилась в момент, когда в ответ на насмешки и оскорбительные шутки священнослужителей, Он просто воскликнул ровным и спокойным голосом, проникающим во все черствые сердца: прости им Отче! Ибо не ведают что творят! Именно в этот момент на моих глазах появились слёзы, но не слёзы сожаления как к другим разбойникам, а слёзы восхищения этим человеком и сожалением к себе грешному. Странно но этот человек, висевший на кресте вызывал больше восхищения чем все греческие поэты и философы, больше чем все римские военные стратегии и достижения, именно в этот момент я стал думать о Нём как о не просто человеке, а как о некто другом.
