Эта история началась весной, в мае, когда лес за рекой уже зазеленел и сады были полны бело-розового воздушного кружева, которое словно убегающее молоко переваливалось через шаткие изгороди и нависало по обеим сторонам переулков пышной клубящейся пеной. Тысячи пчёл деловито жужжали в ней, спеша сбросить зимнюю спячку и скорее насытиться сладким нектаром. Грузные и медлительные бронзовки, гудя точно игрушечные паровозики, низко пролетали над головами людей, и с размаху врезались в душистое варево цветов и ползали там очумелые и пьяные, словно ожившие изумруды. Дачи стремительно просыпались и походили на огромный муравейник, пригретый тёплым солнцем. Отовсюду были слышны гудки и рокот подъезжающих машин, звучные голоса, детский плач, музыка, собачий лай и смех, смех, смех, журчавший без умолку, как звонкий весенний ручей. Тут и там жалобно стонали прокисшие за зиму дверные петли, резво стучали молотки, поправляя покосившиеся ворота и калитки, тучи пыли вздымались с бесчисленных ковров, штор, покрывал, половичков и прочих тряпок всех цветов и размеров, которые в несметном количестве выносились на свет и дружно вытряхивались, а после, развешивались словно флаги в преддверие какого-то странного карнавала на заборах и перилах домов. Беспокойные цветастые ткани, наполняя воздух упругим хлопаньем и трепетом, точно целые улицы шли под парусом, и промытая синь неба пахла морем, и чайки с окрестных озёр кружили в нём, надеясь на лёгкую поживу и кричали пронзительно и жадно. Яркое солнце сверкало в свежевымытых окнах и парниках, слепя и разбрасывая вокруг тысячи солнечных зайчиков. Груды подушек и перин сушились на скамейках и подоконниках, походя на последний, мятый снег, и первые бабочки садились на них и дрожали на ветру, сонно расправляя крылья. Всё было открыто настежь и птицы с любопытством заглядывали внутрь домов, перекликаясь задорно и весело, радуясь всеобщему оживлению и новому по-летнему тёплому дню.
На 2-ой Южной улице, самой зелёной и оживлённой в округе, за красным забором, на котором, как и везде, трепыхались ковры и пыльные зимние шторы, в большом доме с распахнутыми окнами и дверьми, тоже шла уборка, только здесь её называли не иначе как – Большое Весеннее Безумие, и оно было в самом разгаре.
– Безумие! Это просто Большое Весеннее Безумие! Я сойду с ума! – кричал папа и крик этот был полон радостного отчаянья. Его волосы были взъерошены, и сам он весь был весь слегка растрёпан, словно его тоже только что извлекли из шкафа, небрежно встряхнули и отправили проветриваться.
– Где моя шляпа? Где? И мои очки? Я только что положил мои очки на комод, а их нет! Нет! Я ничего не вижу! Ни-че-го! Ничего! Это невозможно! Просто невозможно!
Мама, не прекращая со скрипом протирать смятой газетой ещё влажное оконное стекло, как всегда спокойно предложила:
– Хорошенько посмотри везде ещё раз. Им некуда деться.
– Но я всё уже сто раз всё осмотрел! – нетерпеливо повторял папа, бегая из комнаты в комнату и путаясь у всех под ногами. – Сто раз! Тысячу! Их нигде нет! Нигде! Это кошмар какой-то!
Мама переглянулась с помогавшей ей Варей, и они обе улыбнулись, как умеют улыбаться только женщины, когда речь заходит о мужчинах или о новых туфлях.
– Значит, посмотри в сто первый раз, – отвечала мама. Она была архитектором и любила основательность во всём.
– Тебе легко говорить, ты всё видишь! – воскликнул папа. – А я нет! Я как крот! Понимаешь?! Крот!
– Тогда почему бы Вам, мистер Крот, не пойти и не вскопать нам грядку? А Серёжа с Варей поищут пока твои очки, – резонно предложила мама.
– Нет, это немыслимо, – продолжал бушевать папа, претендуя, что не слышит её замечания. – А ещё, я только что обнаружил, что кто-то опрокинул термос в моём чемодане и всё намокло! Хорошо ещё, что моя рукопись лежала в другом, а то бы мне всё пришлось начинать сначала. Всю книгу!
– Это ты поставил свой термос вверх ногами, когда укладывал вещи, – певуче отвечала мама. – Когда я открыла чемодан, всё уже вытекло.
– Да? – сконфуженно спрашивал папа. – Я, правда?
– Увы… – кивнула мама. – Надеюсь, там не было ничего очень важного?..
– Для писателя всё важно! – торжественно объявил папа, и тут же добавил. – Нет.
– Я очень рада, – сказала мама. – Принеси нам с Варей ещё газет, пожалуйста.
– Пап, – донеслось из прихожей, – а куда твои книги отнести? Наверх? А то они мешают.
– Книги, мой мальчик, никому ещё не помешали! – назидательно произнёс папа. – Оставь как есть. Я всё сделаю сам, как только найду свои очки. Помоги лучше маме.
– Я и помогаю, а твои книги мешают… – сказал Серёжа.
– О, господи! – воскликнул папа и схватился обеими руками за голову. – Каждый год эта безумная суета!
– Ты один суетишься, – заметила мама.
– Конечно, у вас же не пропали очки! И шляпа! Я положил её на стол, как только мы вошли, вот сюда, – папа выразительно постучал ладонью по пустому месту, – а теперь её нет. Нет! Серёжа, ты не видел мою шляпу?
– Видел, – сказал мальчик.
– Ага! – папа торжествующе огляделся, словно, наконец-то раскрыл заговор. – И где же она, позвольте спросить?
– В машине, – ответил Серёжа. – Ты её ещё не вынимал ещё…
Мама с Варей прыснули со смеху и с удвоенной силой заскрипели газетами.
Хм, – произнёс папа, почёсывая нос. – Странно, странно… Я определённо надевал её, когда выходил из машины… Очень странно. Но, в любом случае, я ничего не вижу без моих очков!
И он снова забегал по всему дому и даже на всякий случай заглянул в печку, но очков не было и там.
Свежесть постепенно наполняла дом. Беспечный ветерок разгуливал по комнатам и шелестел страницами книг и журналов. Толстый майский жук влетел в окно и, ударившись о стену, упал на пол. Степашка, прелестный маленький скотч-терьер, скакал вокруг него точно котёнок, скалясь и делая вид, что вот-вот ухватит его зубами, но не решался и только яростно фыркал, тряся своей косматой головой и громко чихал. В конце концов, он так раззадорился, что почти схватил жука и тот, к ужасу Степашки, запутался в его густой бороде и никак не хотел отцепляться. Не то, взвизгнув, не то, хрюкнув, Стёпа, под оглушительный хохот всех собравшихся, опрометью кинулся из комнаты и стал носиться по участку, подскакивая и крутя головой. Рассерженный жук давно выбрался из его шерсти и упал на траву, но Степа сделал ещё добрых два круга вокруг цветника, прежде чем окончательно остановился и принялся тщательно вытирать свои драгоценные бороду и усы о землю, фыркая ещё оглушительнее, чем прежде.
"Ничего смешного, – думал Степашка, закончив вытираться и направляясь в тень жасмина. – Я совсем не испугался этого огромного жука, который коварно набросился на меня… Я просто хотел поиграть с ним… Я всегда играю с жуками… "
