Михаил Дуридомов стоял голый в ванной, чистил зубы и корчил рожи зеркалу. В голове еще плавал сон, в котором девчонки с хвостиками и бантиками убегали от него, смеялись, показывали язык, а он никак не мог их догнать; эрекция не прошла до сих пор. Он выплюнул пасту, вздохнул, посмотрел вниз, опять в зеркало и пошел в душ.
Михаил с детства считал себя некрасивым. Не то чтобы там где-то все же немного симпатичным, нормальным, нет, совсем тебе с этим делом не повезло. Он завидовал Эдику, своему другу с детсада, носившему очки и имевшему вид настоящего Знайки. А он всегда был Незнайкой, распатланным, расхристанным, в рубашке, застегнутой не на те пуговицы. Он и теперь не любил рубашки, а носил по большей части футболки и джинсы. Эдик и в школе, еще в младших классах, всегда как-то умудрялся дружить с девчонками, а Мишка компенсировал недостаток внимания дерганьем за косички, за что бывал бит и дерган за ухи. Но потребность в женском внимании была, и ее отсутствие заполнялось в фантазиях, выросших на почве прочитанных книг. Сказки «Тысячи и одной ночи» дали ему заветную идею волшебного исполнения любого желания, и он часто нырял в прозрачные воды Змейки, протекавшей на окраине Мухосранска, в надежде выловить сосуд с джинном. Попадались ему только старые примусы и прочая кухонная дрянь, от которых проку не было никакого, сколько их не три. Но перед сном, отвернувшись к коврику с шишкинскими медведями, он наверстывал упущенное: находил в парке под старым дубом волшебное кольцо со здоровенным рубином, поворачивал его на пальце, и прямо перед ним возникал огромный дедуган с длинной седой бородой, в чалме и туфлях с загнутыми концами. «Слушаю и повинуюсь, о мой господин!» Приятный ментоловый холодок заполнял его душу, и он начинал составлять список. Начинал он всегда с серебряных или золотых блюд с халвой, шоколадом, орехами и фруктами. Яблоки и груши в список не попадали, а появлялись в нем манго, папайя и маракуя, которых он и в жизни-то никогда не видел, только читал о них в энциклопедии. В чеканных узкогорлых кувшинах булькал прохладный лимонад. Предложенные джинном караваны с шелками и пряностями из Индии с презрением им отвергались, а строительство дворцов откладывалось на потом. А вот принцессы… да, пусть будет принцесса… звать ее будут… ну хоть бы и Наташа… и мы будем есть всякие фрукты-сладости, а потом… ну потом можно и поиграть… хоть бы и в догонялки… или в прятки… Нет, пусть все-таки будет дворец, большой, трехкомнатный, а то у бабушки тут совсем места нет, и спрятаться негде. Пряталась всегда принцесса, она бывала русая или рыжая, по-разному, с косичками и бантиками, а Мишка ее находил и хватал, она визжала и отбивалась, но не так, как девчонки во дворе, а как-то слегка кокетливо, не по-настоящему, и его руки жадно познавали тайны строения девичьего тела. Или они просто бегали по комнатам дворца, принцесса Наташа была одета в короткую юбочку и гольфы, она смеялась, оглядывалась через плечо, а пойманная, опускала глаза вниз, покорно спускала трусики и задирала юбку, показывая розовую попку. На этом обычно список желаний в его голове заканчивался, и он засыпал, блаженно улыбаясь.
На смену сказкам надолго пришли «Робинзон Крузо» и «Таинственный остров». Корабль разбивался об острые рифы, все куда-то пропадали, а он на доске находил проход в кораллах и устремлялся к берегу. Рядом плыл верный пес Рекс, тоже чудом спасшийся, а на плече держался когтями серо-полосатый кот Мурзик. На другой день он строил себе хижину, находил прибитый волнами сундук с самым необходимым, обустраивался, вооружался длинным кремневым ружьем и острым тесаком и отправлялся вглубь острова на разведку. Коз он в своих фантазиях не разводил, пшеницу не сеял, зато находил пещеру с запрятанными сокровищами пиратов. Куда девать все эти пиастры и дукаты он не знал, но его радовал блеск и звон золотых монет, переливы самоцветов, матовая томность жемчугов. И, конечно же, в один прекрасный день он замечал в маленьком озерце у скал купающуюся туземку, совершенно обнаженную, как в медицинском атласе, который они с друзьями рассматривали тайком на перемене на заднем дворе школы; атлас этот принес как-то Эдик. Озерцо это было найдено им в пятницу, но Мишка решил назвать пленницу (а она к тому времени уже вышла из озера, стала на колени и умоляла сохранить ей жизнь, а за это она сделает все, что он захочет) по-другому, научил ее выговаривать Natasha и поселил в своей хижине. Ходила она одетая в бусы и юбочку из листьев, как Пятница в «Синьоре Робинзоне», острые груди ее колыхались и даже прыгали при беге, что вызывало у Мишки неизвестное раньше томление. По вечерам она укладывалась спать, а он сидел рядом, гладил ее бронзовую кожу, с замиранием сердца трогал упругие груди и потихоньку раздвигал ноги, но ничего не мог разглядеть – то ли потому что было уже темно, то ли потому что эта страница в анатомическом атласе была вырвана.
Потом он был Айвенго и д’Артаньян, отправлялся в крестовые походы и воевал с гугенотами, сражался на турнирах и дуэлях, стремясь завоевать благосклонный взгляд прекрасной дамы, и не подозревал, что все эти мечи и копья, шпаги и мушкеты, пушки и ракеты суть фаллические символы, и стремление к обладанию оружием есть не что иное, как желание компенсировать сексуальную незрелость и спрятанный глубоко внутри подсознания инфантильный страх оказаться несостоятельным в любви. Но все дамы думают в точности до наоборот, за что и любят военных в форме любого цвета, надеясь, что и в постели они будут не менее мужественными и неутомимыми, как на поле брани; пример тому хотя бы союз Венеры и Марса. Все эти короли Артуры в поисках священного Грааля, который даст им желанную силу, чтобы вытащить из камня заколдованный гигантский меч-экскалибур (а виноват в их слабости, конечно же, проклятый волшебник), должны были быть слабым утешением для королевы Гвиневры, запертой в башне с ржавеющим поясом верности на бедрах, но женщины всегда были склонны к идеализации героев; да и всяческие трубадуры и менинзингеры всех мастей под балконом распевали сладкие стишки и заменяли прекрасным дамам природный оргазм духовным. Тогда Михаил еще не знал, что такая замена приводит к подавленной сексуальности и открытой истеричности, он еще не читал доктора Фрейда и верил, что кривая абордажная сабля в руках – залог любви прекрасной Киры Найтли, не думал, что той нужно что-то совсем другое – опасное, но необходимое. Он никогда не задумывался, почему все эти Одиссеи и Агамемноны оставили дома своих жен и десять лет убивали друг друга бронзовыми ножиками, чтобы вызволить Елену Прекрасную, а потом удивлялись, найдя дома прорву женихов. Война была аверсом пиратского дуката, а любовь – его реверсом; так было во всем мире с незапамятных времен.
