Не знаю почему, но именно это мне все время приходило в голову. Вспоминалось и вспоминалось, как наваждение, как паранойя. Снова и снова перед глазами вставали пустые стены. Там, где были мои картины, не было теперь ничего.
Картин не было. Все было. Все. Абсолютно все! И гостиница стояла, как ни в чем не бывало, и секретарь в мейн офисе сидела – все та же Катя. И даже господин Расмусен – главный управляющий гостиницы «Олимпик Пента – Ренессанс» – все было на своих местах. Зал «Одесса», располагавшийся под первым этажом, под холлом и рецепшеном, рядом с несколькими бутиками и магазинчиками сувениров, все так же широко открывал двери для презентаций и банкетов. Все и всё были на своих местах. Стены с теми же крюками, жалкие стены вечно закрытого зала были украшены какими-то картинками под стеклом. То ли это были акварели, то ли просто постеры. А мои роскошные холсты, над которыми я корпела годами, вылизывая кусочек за кусочком, сантиметр за сантиметром, подготавливая триумф моей славы, моей талантливости, моей гениальности, копя работы для звездного часа моей карьеры живописца – все они исчезли. Драгоценные холсты, покрытые драгоценной живописью гения… Где каждый слой краски, каждый мазок были замешаны на поте и крови… Я вспомнила, как в рваной футболке, сидела в своем уголке у окна перед мольбертом, нанося все новые и новые слои полупрозрачных красок, ломая глаза, всматриваясь в натуру, или представляя себе, как все этом могло бы выглядеть в реальности. Я даже название придумала своему направлению в живописи – реинкарнейшн волд. Натюрморты с кружевами, с цветами, с маленькими фигурками людей, радостно разгуливающими среди огромных букетов, цветов и бутонов, плодов и ягод, чашек и ваз. С великолепными пейзажами за драпировками.
Сердце обрывалось. Я с тоской смотрела на стены. Где же они?
У входа меня ждала журналистка. Она хотела… Что она хотела – было уже неважно. Единственное, что было теперь важным – найти мои картины.
Я бросилась в главный офис.
– Где они?
– Кто – они?
– Не валяйте дурака! Где мои холсты из зала «Одесса»?
– Вас слишком долго не было. Разве не вы их сами и увезли?
– Что?
– Их сняли.
– А почему мне не позвонили?
– А сами вы почему не позвонили?
– Так я же думала, что тут все висит. Все было нормально, если вы решили снять картины – почему бы не позвонить хозяину? У вас ведь есть все мои координаты. Когда вешать нужно было – машины прислали за картинами, а когда снимать, – так даже номер набрать стало трудно?
– Я ничего не знаю.
В холле ко мне подошла журналистка, что-то непрерывно, злобно, и неприятно мне выговаривая. Мне было все равно. Картин не было. Какая теперь журналистка!? Жизнь кончена. Столько лет пропало в черную дыру.
В этот зал не пускали даже меня! Зато там проходили презентации многих известных компаний.
Я шла вдоль проспекта, мимо неслись машины, я брела, не разбирая дороги, не запахивая шубу, не надевая шапки. Слезы заливали щеки, капали с подбородка. Длинный шарф волочился за мной по снегу. Ветер поднимал широкий подол и развевал его, пропуская холодный воздух мне под одежду. Ну и пусть, заболею и умру. Зачем мне жить, когда нет моих картин. Я столько лет их делала, рисовала, корпела ночами. Это техника старых мастеров. Это труд дней и ночей, это беспрерывная жопа.
Я шла и шла, до метро было далеко. Да мне и не хотелось в метро. Мне хотелось раздеться до гола, выть и орать во весь голос, бежать босиком по снегу, чтобы хоть кто-то, хоть бы даже и милиция, обратила внимание на мою боль. Но всем было все равно. Всем и сейчас все равно. В людях нет ни сочувствия, ни жалости.
Сколько это уже продолжалось? Год? Два? С чего все началось?
С дачи?
Мусорное ведро у крыльца. Мы уезжали, оставляя его полным. Приезжала я – его содержимое было все вывернуто и разбросано по земле. Я собирала все, потом выбрасывала. Потом мы снова уезжали – дача была недалеко -я люблю ездить… тогда любила…
Приезжаю – мусорное ведро снова оказывалось выпотрошенным. Странно. Я молчала, тогда никому ничего не сказала, но подозрение закрадывалось. Радостное подозрение… Глупая… Я радовалась, что привлекла внимание…
Да и к кому я должна была идти с мусорным ведром?!
Даже не знаю, откуда взялась эта догадка. Я не шпион, не работник спец органов, не имею отношение ни к чему подобному… Но живительная уверенность, что мной заинтересовались спец службы – проникла в мой мозг.
Да, конечно, можно было предположить, что это ежики приходят и копаются в мусоре. Опрокидывают его и разбрасывают содержимое в поисках пищи.
Ежики.
Совсем недавно я со своим доберманом сидела ночью на крыльце этой самой дачи и ждала, когда ходячий кактус убежит. Моя доберманиха обожает охотиться на ежиков. Она лаяла и лаяла в ночи, пока я не открыла… ха нет, не так, я не вышла сама. Я вышла, и она выскочила за мной. И тут же кинулась в траву. Подпрыгивая от радости, от встречи с безобидным животным, она схватила его и положила у меня перед носом, на дорожку. Я крикнула ей – не тронь, это ежик.
Спать не хотелось. Начинал брезжить рассвет. Серело. Наверное, было три часа утра. Тишина. Я села на ступеньки крыльца и замерла ожидая движения ежика. Собака уселась рядом со мной, на крыльце. Мы не сводили газ с ежика, а он лежал на дорожке колючим клубочком. А мы не торопились.
Клубочек побежал. И когда он уже совсем хотел завернуть, следуя дорожке – собака не выдержала, и кинулась к нему, чтобы остановить зверюгу и не дать уйти этой смешной добыче. Она снова схватила его и принесла на крыльцо. Ежик шипел и пыхтел, как паровозик, возмущенно и устрашающе.
Я взяла его курткой. Ежик угрожающе зутухтел и растопырил лапки. Когтики тоже растопырил.
– Ну и распальцовка. Блатной ежик тебе попался. Придется отпустить, – рассмеялась я.
Доберманиха моя безумствовала рядом.
На следующую ночь собака моя принесла двоих игольчатых прямо из под крыльца.
– Наш ежик уже братву привел.
Ежики ходили каждый день. Лето было теплым. Их не смущало даже то, что собака таскала их в зубах.
Способны ли колючие звери перевернуть ведро, где нет ничего съедобного?
Если не ежики, значит и не собаки сторожа – там не было ничего, что можно было сгрызть.
Значит кто-то регулярно опрокидывал ведро у крыльца.
Кто и зачем?
Вряд ли это делалось для того, чтобы реально узнать, что там, и вычислить, что я ем и куда что выбрасываю.
Скорее всего – все это делалось для демонстрации: «Ты под наблюдением».
И это были только первые шаги. Чтобы мне стало страшно. Из раза в раз – опрокинутое ведро.
За мной следят. Неизвестно кто, и неизвестно зачем.
