Он был рождён во Франции в самом начале XVI века, а именно в 1501 году, и первым, что увидел новорождённый, были обитые соломой деревянные стены хлева и смотрящие на него козы. Только что родившегося мальчика держал на руках известный всему городку пьяница Блез с обвисшим пропитым лицом, покрытым небрежной щетиной и гноящимися язвами. Одним своим видом он создавал о себе впечатление мерзкого и гниющего как снаружи, так и внутри человека. Именно он, а не родная мать, стал первым человеком, которого малыш увидел в своей жизни. Лишь после перерезания Блезом пуповины он оказался на руках у своей матери, сестры Блеза по имени Жаклин, чьи тусклые заплаканные глаза, наполненные любовью и нежностью, он запомнил навсегда. Она-то и дала ему имя, что станет известным даже в самом крайнем уголке этого мира, которое будут произносить со страхом и придыханием, и которое будут помнить до самого конца времён – Самюэль.
– Чего-то он какой-то бледный, – пристально взглянул на младенца пьяница. – Может, хворый?
– Какая разница? Он – мой сын. Остальное для меня не важно.
– Ну, не знаю. Как по мне, долго не проживёт. А даже если и проживёт, то толку от него будет мало. Видывал я таких хиленьких. Без помощи ни вякнуть, ни охнуть не могут. Вот тебе мой братский совет, как человека бывалого и повидавшего куда больше твоего: не возись ты с ним. Брось на улице. Авось, кому-то будет до него дело.
– Закрой рот, Блез! Даже думать об этом не смей!
– А что? У нас и так забот хватает. Денег нет, поесть нечего, одежда вон вся в тряпьё изорвана, да что уж там, даже поспать негде. А ежели ещё и с ним будем возиться, так и вовсе загнёмся. То ли от голода, то ли от холода. Он нам только обузой станет.
– Я сказала замолчи! Скотина такая! Ради лишней бутылки готов моего сына на улицу выкинуть!
– Лишней бутылки?! Я за нас… за тебя боюсь! Думаешь, я не хочу, чтобы моя сестра жила тихо-мирно, чтобы у неё был кров да еда?!
– Будь это так, ты бы работал, зарабатывал деньги и тратил на те самые еду и кров, а не на пиво, без которого жить не можешь!
– А сама-то чем лучше? Не знал, что клянчить деньги у каждого встречного – это работа.
– Я хотя бы пыталась найти работу, пыталась заработать хоть какие-то гроши. Не забывай, у кого ты выпрашивал на кружечку пива всё это время. Да у меня с младенцем на руках шансов выжить куда больше, чем с таким пьянчугой, как ты!
Несколько секунд Блез смотрел на Жаклин, не говоря ни слова и не шевелясь. Вдруг лицо его перекосилось в уродливую, жуткую гримасу.
– А ну-ка дай сюда этого засранца! – с рёвом накинулся он на сестру.
Жаклин закрыла Самюэля собой и, зовя на помощь, стала ногами отбиваться от брата. Тот в свою очередь продолжал пытаться вырвать у неё из рук Самюэля, нанося ей удары по лицу и спине. Малыш начал кричать. В какой-то момент Жаклин изо всей своей силы ударила Блеза в живот, от чего тот упал на колени, скорчившись и взвыв от боли.
– Ах ты, сука неблагодарная! – сквозь боль выдавил Блез. – После всех этих лет! Родного брата…
– Пошёл вон, скотина драная! – рявкнула Жаклин во весь голос.
– Тварь! Как пожелаешь! Возись с ним сама! Вот увидишь, этот выродок тебя в могилу сведёт!
– Я сказала вон!
С трудом Блез поднялся на ноги и, шатаясь из стороны сторону, вышел из хлева. Жаклин склонила голову к младенцу и принялась его успокаивать. «Не бойся, мой маленький. Я никому тебя не отдам», – шептала она Самюэлю. Материнские инстинкты полностью захватили Жаклин, и сейчас в этом мире не существовало ничего, кроме её малыша.
Шло время. С самого своего рождения Самюэль был изгоем и было ясно, что он не получит признания в обществе, ибо оказался альбиносом. В городке, названия которого он даже не запомнил, мальчика считали проклятым, а его мать – ведьмой. И пускай пара-тройка людей просила Господа Бога простить грехи матери и дитю её, сути дела это не меняло – их боялись.
Из-за неимения собственной крыши над головой Жаклин с Самюэлем скиталась по городу в поисках приюта. Скитания эти влияли на малыша не самым лучшим образом. Тесные каменные улочки, которыми был испещрён почти весь город и на которые еле-еле пробивался солнечный свет, и царивший на них адский смрад, а также суета и шум народа, что порой не мог протолкнуться на этих до ужаса узких улицах, с младенчества внушали Самюэлю мысли, что мир вокруг страшен и неприветлив. Лишь на главной площади города чувство страха и тревоги отступало от малыша. Пожалуй, то было единственное место во всём городе, где было по-настоящему светло и где можно было почувствовать себя свободно хоть чуть-чуть, благодаря чему именно на площади Самюэль ощущал себя спокойнее всего. Но находиться там подолгу Жаклин со своим младенцем, увы, не могла.
Есть матери и сыну приходилось то, что найдут. Бывало, что прохожие подкидывали им немного еды, однако на двоих её было недостаточно, а потому Жаклин нередко отдавала Самюэлю почти всю еду, что им доставалась. Мучаясь от голодных болей в животе, она, тем не менее, была счастлива, ведь её сын получал хоть какую-то пищу и не страдал так, как она.
Кроме бесконечных скитаний по городу, Жаклин вместе с другими бедняками занималась побирательством. Часто они вместе со своими товарищами по несчастью собирались около церквей и домов богатых горожан, выпрашивая у них деньги и еду. Дабы никто ничего не заподозрил, Жаклин обматывала голову Самюэля так, чтобы его волосы не были видны другим, благодаря чему ей удавалось спокойно бродить в толпе нищих. Более того, ребёнок был только на руку беднякам, ведь так было куда проще разжалобить прохожих. Благодаря этой хитрости, у них получалось собирать немного больше денег, чем обычно, что обеспечивало Жаклин и её сына лишним куском хлеба. Ночевать Самюэлю с матерью приходилось либо на улице, либо в заброшенном каменном доме, стоявшем за городом, либо в хлевах, в которые они пробирались тайком. В одном из таких хлевов Жаклин соорудила ему куклу из соломы. Мальчик настолько привязался к ней, что практически не выпускал из рук и даже спустя годы хранил её как память о матери.
Три долгих года продолжались эти скитания. Но однажды им улыбнулась удача. Один из горожан всё же позволил им жить у себя в чулане, но в обмен на это мать Самюэля должна была выполнять всю грязную работу по дому. Разумеется, Жаклин согласилась. У матери с сыном появились кров и еда, однако Жаклин приходилось работать на износ. Она выполняла абсолютно всю работу по дому, начиная с мытья посуды и заканчивая колкой дров. За плохо выполненную, по мнению хозяина, работу её всегда ждало наказание, и нередко это происходило на глазах Самюэля. Наблюдая за тем, как разъярённый хозяин дома, брызжа слюнями, бранил и бил его мать до синяков, Самюэль будто бы чувствовал её боль на самом себе, будто бы всё это происходило с ним, а не с Жаклин. И каждый раз он хотел броситься на защиту своей мамы, самого дорогого, что у него было. Но что он, маленький, хилый мальчишка, мог сделать здоровому, упитанному мужику, у которого кулак был с голову мальчика. Со временем жестокость и ярость хозяина Самюэль стал воспринимать как нечто обыденное, как что-то, что есть у каждого и чем все пользуются каждый день. Пока Жаклин работала, мальчик большую часть времени сидел в чулане, откуда его старались не выпускать, ибо побаивались его бледной кожи и белых, словно снег, волос, и играл соломенной куклой, которую ему подарила мать. Порой он наблюдал за тем, как Жаклин моет полы и посуду и убирает дом, и пытался помогать ей всем, чем только может. Она же, желая обеспечить сыну еду и крышу над головой, работала не покладая рук.
