Наверное, моё детство было счастливым. У меня есть мама и папа, были бабушки и дедушки, есть и были ещё много разных родственников. И все они меня любили. Любили по-своему. Моя семья похожа на многие семьи того времени. Мы так же как и все смеялись и любили, радовались мелочам и тревожились по пустякам. Мы коротали зимние вечера перед телевизором за просмотром любимых программ и телепередач. Мы, как и многие, отмечали дома праздники, собираясь за раздвижным столом в тесной комнате, где каким-то магическим образом помещались все двадцать с хвостиком человек.
Как многие дети девяностых, я играла вместе со всеми в «картошку», «колечко, «сломанный телефон», «резиночки», «море волнуется», и прочие подобные игры. У нас не было интернета, не было телефонов, мы развлекали себя как могли. Мы играли в куклы чуть ли не до 12 лет, мы смотрели латинские сериалы вместе с нашими бабушками и мамами, мы хихикали и краснели на том самом уроке на биологии в 8 классе.
Наверное, это было счастливое детство. Но я мало что помню из того большого временного периода. И самыми яркими воспоминаниями оттуда не являются подарки на день рождения или новый год. Это до сих пор остаются мои чувства. Чувство одиночества и потери, разочарования, непринятия, безысходности. Да, меня любили, но одной любви мало для ребенка.
Самое основное чувство моего детства – страх. Меня не научили с ним справляться, когда я была маленькой, и сейчас, во взрослом возрасте, я только учусь с ним жить. Я вспомнила только семь, но уверена, что их больше. Моё счастливое детство было соткано из страхов. Я боялась одиночества, боялась собак и пауков, боялась внезапной смерти родных. Боялась, что меня не полюбят и не примут, что меня отвергнут и будут игнорировать моё существование. А еще боялась, что за все эти страхи меня будут жалеть. Я жила с убеждением, что жалеют только слабых и немощных, а при всех своих страхах я не хотела ощущать себя таковой.
Я боялась пустоты внутри, поэтому, если представить мой внутренний мир как комнату, пустоты вы там не обнаружите. Там будет много страхов, боли, вещей, которые подарили мне чувство незащищенности и уязвимости, большой список невысказанных обид и претензий. Но пустоты там не будет. Я попросту не знаю, что делать, когда сталкиваешься с пустотой. И я упорно цепляюсь за старые воспоминания, и периодически заношу туда новые, лишь бы не оставаться с пустотой один на один.
Я родилась в середине девяностых, и плохо помню то время, когда не было света, денег, разнообразной еды, стабильности. Я помню всё глазами маленького ребенка, и потому долгое время не могла понять своих родителей, и винила их за многое в своей жизни. В частности, за свои страхи и чувства. Лишь со временем я поняла, что мои чувства – это моя ответственность. И только тогда моя жизнь стала изменяться в лучшую сторону.
Мне хочется рассказать о начале этого пути. О моих страхах. О вещах, повлиявших на моё детство. О выводах и переосмыслении. И об одном настоящем чувстве, без которого дальнейшие шаги невозможны.
«Нет, второго не планируем, Анечка не хочет ни братика, ни сестренку».
«Аня, ты хочешь брата или сестру?»
Я смотрю на маму и вспоминаю подходящий ответ: «Нет, не хочу».
Преувеличенно-удивленные глаза тети Вали: «А почему?»
«Сказала, что тогда придется всем делиться!», – со смехом отвечает за меня отец.
Вот так я стала щитом для матери перед нетактичными родственниками и перед ней самой. Возможно, мама просто не могла ответить себе честно на вопрос, почему она не хочет второго ребенка, хотя отец предлагал и не раз, а после аргумента, что не хочет рожать, так как это ужасно больно, пришлось приводить ему другой аргумент, что «у приемных детей могут быть плохие гены, не всем везет на хороших детей».
«Она у нас сама всегда играет, не видно, не слышно». «Она не любит с маленькими детьми сидеть». «Она у нас как ёжик». И все эти ярлыки со смехом, полуулыбкой. И вроде ничего обидного в этих словах, я привыкла к ним. Откуда мне было знать, каково это, играть громко и шумно, если не было в доме других детей. А когда мы играли с двоюродным братом, того постоянно за что-то наказывали. И почему я должна была любить объятия и поцелуи, если у мамы не было привычки целовать меня и обнимать просто так, а отец отбивал всё желание тянуться к нему за лаской, когда обнимал пьяный. Душащие объятия с запахом алкоголя и табака. Я от них задыхалась и плакала, а отец обижался, что я его не люблю. А мне было неприятно, что меня обнимали в таком состоянии, да еще и без моего желания, вот и стала после избегать их даже от трезвого папы.
Однажды, когда мне было около 14 лет, отец обнял меня крепко и поцеловал в щеку, а я вырвалась и расплакалась. Папа потом долго припоминал этот случай, и всем рассказывал, как он любит свою дочь, а она ревет, когда он всего лишь её обнял. «Нет, папа, ты всего лишь в очередной раз нарушил мои границы и не посчитался с моими чувствами». Я не могла тогда этого сказать, да и сама полностью не осознавала своей реакции и того, что означали мои слезы.
Я чувствовала одиночество с самого детства. Всегда, везде я ходила с ним за руку. Я привыкла к нему, как привыкают к чему-то не совсем приятному, но от чего нельзя избавиться. Я привыкла молчать и держать всё в себе. Просто потому что меня понимали не так, как я бы хотела. Сначала я была слишком маленькой, чтобы правильно это выражать, а потом утопала в чувстве вины, которое получала в ответ на свои жалкие попытки высказаться.
Это душевное одиночество стало частью меня, срослось со мной. «Часть команды, часть корабля». У меня есть семья, но я стала в ней одинока. Мне было комфортно и уютно в своем одиночестве в семье. А ярлыки продолжались. «Вся в деда пошла». «Молчит, слова не вытащишь.» «Я не слышала, чтобы ты поздоровалась. Почему так тихо?».
Сначала я боялась одиночества, а потом привыкла. У меня был свой воображаемый мир. Я делала бумажные куклы собственного производства, и у них были свои приключения, столько историй и событий! И у каждой игрушки тоже. Они жили в воображаемом мире рядом со мной, но даже им я ничего не рассказывала. Я жила с одиночеством постоянно. Так люди живут годами с кардиостимулятором, который может отказать в любой момент, но страх становится настолько перманентным, что ты его уже не замечаешь.
Страх одиночества заставил меня закрыться. Я умела слушать и слышать, но вот говорить у меня не получалось. И что там, на душе у меня, знала только я сама. Я решила, что лучше не сближаться ни с кем, чтобы не чувствовать потом свое одиночество слишком остро. Поэтому у меня были сложности в отношениях с противоположным полом. Я словно специально влюблялась только в тех, кто не отвечал на мои чувства. Безответная любовь давала защиту и безопасность, так как свои чувства ты направляешь только внутрь себя, и тебя никто не обидит и не бросит.
