Бескрайнее море серого песка простирается во все стороны, насколько видно глазу. Песок и ничего кроме, одни барханы на все стороны света. Ни звука, ни движения, лишь изредка ветерок стряхнёт песчаную пыль с серых дюн и шелестящий шорох нарушит мёртвое безмолвие. Раскалённый шар солнца висит почти в зените, яростным зноем опаляя пустыню Балхаав. Здесь не может выжить ни одно живое существо, даже змеи и ящерицы сторонятся этой выжженной дотла земли.
Неуместно яркое, пурпурно-золотое пятно прильнуло к серому склону огромного бархана. Здесь под навесом из драгоценной мантии и обломков копья умирает царь.
Ушшурбалиссар, владыка Мидонии, сын Нахарахаддона, прозванного Мудрым, медленно погружался в забытьё. Боль в рассечённом бедре пульсировала, то почти исчезая, то пронзая ногу раскалённой иглой. Перед глазами проносились разрозненные картины прошедшей жизни. Детство в Нинурте, в царском дворце, на берегу великой реки Закар… Юность, войны и походы, ликующие толпы встречают победоносную армию с цветами и пальмовыми ветвями в руках… Расшитый золотом балдахин над постелью умирающего отца и дрожащие руки, благословляющие сына на царство… Угольно-чёрные глаза жены с любовью смотрят на мальчиков, неуклюже путающихся в смешных детских халатах… Сколько было мечтаний, замыслов, надежд. Сколько всего пошло прахом…
Светлая картина подёрнулась кровью… Чужеземка Артимия и её сын – младший брат. Заискивающие лица, лживые улыбки… Мятеж, начальник стражи – любовник мачехи, предатель… Топор, летящий в лицо изменника… Царь пробился тогда, бежал из столицы с наёмниками-хорагетами, собрал войско… Глиняная табличка в руках гонца и выжигающий душу вопль боли и бессильной ненависти… «Повелитель шести частей света, сердце моё разорвалось на шестьдесят шесть частей, и взор отказывается видеть свет солнца. Твои жена и дети…» Сухое, поросшее жухлой травой поле… Бой, холодная ярость и предвкушение близкой мести… Старый соратник Хатхи-одноглазый, со своими степными волками почти добывший победу, и лугаль Тасимелех, чьи клятвы верности звучали громче остальных, а предательство обратило победу в жидкую, напитанную кровью грязь… Падает, закрыв собой царя, Хатхи, и вокруг сжимается плотное кольцо вражеских щитов…
Белоснежный красавец Астахар, благороднейший из коней Мидонии, совершил прыжок, достойный легенд, унося своего всадника прочь от проклятого поля. Мутная, воняющая илом жижа из козьего водопоя, приправленная кровью с рассечённого лба, – вкус поражения, а по следу уже идёт погоня, и всадники отрезают все пути, обкладывая своего царя, точно собаки льва. Свободна лишь одна дорога – на восток, в мёртвые пески.
Царь не колебался. Балхаав – значит, Балхаав. Его тело не достанется врагу, и первый же, кто восстанет против узурпатора, не замедлит объявить себя чудом спасшимся правителем. Ушшурбалиссар желал будущему узурпатору успеха: пусть отомстит хотя бы его имя.
К тому же, пока человек жив, он не перестаёт надеяться, и цари в этом ничем не отличаются от прочих. Он мидонянин, чьи предки рождались и умирали в пустыне, он может обходиться парой горстей воды в день, он умеет ходить по пескам, он молод и силён. Попробовать пройти на юг, добраться до земель халаамов, а затем… Затем таиться, искать сторонников, выжидать. Почти невозможно, но, пока есть хотя бы малая надежда увидеть головы предателей на блюде, сдаться не позволит ненависть.
Так сверженный царь начал свой путь через Балхаав. Он углубился в пустыню, насколько позволили силы, и, никем не потревоженный, отдыхал до следующего вечера. Едва повеяло ночной прохладой, он вновь пустился в дорогу, а затем… Ушшурбалиссар не верил своим глазам, но звёзды, веками служившие кочевникам надёжными проводниками, сошли с ума. Знакомые с детства созвездия находились не там, где пребывали от века, либо отсутствовали совсем, а некоторых – он был готов в этом поклясться! – никогда прежде не было на небосводе.
Но и сошедшее с ума небо не смутит человека, знающего степь и пустыню. Направление, откуда пришёл, Ушшурбалиссар помнил, а значит, знал и где находится, и куда идти. Чувствовать пройденное расстояние царь научился ещё в детстве и ошибиться не боялся – хватило бы сил и воды.
Он мог поклясться, что выбрал нужное направление и правильно измерил пройденный путь, но ни через три, ни через четыре дня на горизонте не появилось ничего похожего на поросшие кедром кирпично-красные холмы Бар-Халаама. Царь продолжал идти на запад, но больше от отчаяния, он уже не был уверен даже в том, что запад находится именно на западе. В конце концов, если звёзды изменили положение, то почему бы и солнцу не начать вставать, к примеру, на юге? Не более безумное событие, если подумать.
Еда закончилась к началу пятой ночи. Идти становилось всё тяжелее, приходилось беречь воду. Рана на бедре не затягивалась, повязка на ней то и дело намокала, острая боль стала постоянным спутником. Хотелось упасть на песок и забыться, но царь упрямо двигался вперёд. Конь, не менее измождённый, чем хозяин, плёлся следом.
На рассвете седьмого дня стало ясно, что всё кончено. Ни у коня, ни у человека не было сил идти дальше. Ушшурбалиссар ещё смог соорудить навес и укрыть под ним голову Астахара. Затем он разделил с конём последний глоток воды и лёг рядом, зная, что встать им обоим уже не суждено. Это место, где бы оно ни было, станет могилой царя Мидонии, властелина шести частей света, прямого потомка великого Хазраддона. Мысли начинали путаться, разум постепенно затухал, и вскоре Ушшурбалиссара одолел тяжёлый сон, похожий на беспамятство.
Проснулся царь от холодного прикосновения к щеке. С трудом разлепив ссохшиеся веки, он не увидел ничего необычного: всё та же выжженная солнцем пустыня, ни ветерка, ни движения, лишь дрожит раскалённый воздух.
Взгляд Ушшурбалиссара скользнул вниз, и его дыхание пресеклось, а сердце перестало биться. На руке царя, полузасыпанной серым песком, лежала зыбкая человеческая тень.
