1. Ангел по прозванью «Улыбка Реймса»
Моя жена Утчка (ее имя я когда-то сократил до Утч) способна научить терпению даже бомбу с часовым механизмом. Она и меня не без успеха учила выдержке. Сама Утч эту школу прошла, можно сказать, по принуждению. Она австриячка, родилась в местечке Айхбюхль рядом с пролетарским городом Винер-Нойштадт, в часе езды от Вены, в достопамятном 1938 году, известном как год аншлюса. Ей было три года, когда ее отца убили как большевика и диверсанта. Был ли он в самом деле большевиком, трудно сказать, но диверсантом был точно. К концу войны Винер-Нойштадту предстояло разместить у себя самый большой аэродром в Европе и, естественно, завод по производству немецких «Мессершмиттов». Отца Утч убили в 1941 году – его схватили, когда он пытался взорвать самолеты на взлетной полосе аэродрома.
После того как отец был схвачен и убит, местные эсэсовцы нанесли визит маме Утч в Айхбюхль. Они сказали, что пришли искоренить «ростки предательства», явно нашедшие благодатную почву в этом доме. Они велели соседям глаз не спускать с матери Утч и выяснить, не связана ли она, как и ее покойный муж, с большевиками. Они изнасиловали мать Утч и унесли из дома деревянные часы с кукушкой, которые отец привез из Венгрии. Айхбюхль находится совсем близко от венгерской границы, и влияние Венгрии можно заметить повсюду.
Несколько месяцев спустя мать Утч изнасиловали местные жители, которые объяснили, будто так они поняли инструкцию эсэсовцев: глаз не спускать с этой женщины и убедиться в том, что она не большевик. Судить их не стали.
В 1943 году, когда Утч было пять лет, ее мать лишилась работы в монастырской библиотеке рядом с Кацельсдорфом. Якобы она распространяла среди молодежи литературу неподобающего содержания. На самом деле был у нее грех – она таскала книги, но не это поставили ей в вину; впрочем, и пропаж не обнаружили. Маленький каменный дом, в котором родилась Утч, стоял на берегу речки, протекавшей через Айхбюхль. К домику примыкал курятник, где хозяйничала мама Утч, и коровник, который девочка сама стала ежедневно чистить, едва ей исполнилось пять лет. Дом был полон краденых книг, в основном религиозных, хотя Утч больше запомнились книги по искусству. Огромные, плакатных размеров, каталоги памятников церковного искусства: скульптура, архитектура, витражи – начиная со времен еще до Карла Великого и завершая поздним рококо.
Вечерами, когда смеркалось, Утч помогала маме доить коров и собирать яйца. Соседи платили за молоко и яйца колбасой, одеялами, капустой, дровами (реже – углем), вином и картошкой.
К счастью, Айхбюхль был довольно далеко от завода «Мессершмиттов» и аэродрома и почти избежал бомбежек. В конце войны союзники сбросили на территорию завода и аэродром больше бомб, чем на любую другую цель в Австрии. Утч лежала с мамой в их домишке с затемненными окнами и слушала: «бум!», «бум!», «бум!» – бомбы падали на Винер-Нойштадт. Иногда низко над местечком пролетал подбитый самолет, а однажды бомбы попали в цветущий яблоневый сад Хаслингеров. Земля под деревьями покрылась толстым слоем лепестков, как свадебными конфетти. Пчелы не успели опылить сад, так что весь урожай яблок погиб, не родившись. Фрау Хаслингер обнаружили в домике, где делали сидр, – она пыталась заколоть себя секатором; там ее и держали связанной несколько дней в огромном яблочном ларе, чтобы пришла в себя. Она утверждала, что во время своего заключения была изнасилована какими-то мужланами, но это сочли ее фантазией на почве нервного расстройства от потери урожая.
Но далеко не фантазией было вступление русских войск в Австрию в 1945 году. Утч, которой уже исполнилось семь, была прехорошенькой девочкой. Ее мама слышала, что с женщинами русские обращались ужасно, а к детям были добры, но она не знала, отнесутся ли они к Утч как к женщине или как к ребенку. Пришли русские из Венгрии и с севера; они особенно свирепствовали в Винер-Нойштадте и его округе из-за пресловутого завода «Мессершмиттов» и обитавших там высокопоставленных офицеров люфтваффе.
Мама привела Утч в коровник. Там стояло восемь коров. Подойдя к самой большой из них, голова которой застряла в стойле, мать перерезала ей горло. Когда корова сдохла, мать освободила корове голову и перевернула тушу на бок, вскрыла брюхо, вытащила внутренности, вырезала прямую кишку, а потом положила Утч в полость, образовавшуюся между огромных коровьих ребер. Часть внутренностей – сколько влезло – она запихала обратно в утробу, а остальные разложила на солнышке, чтобы привлечь мух. Разрез прикрыла, соединив края брюшины и спрятав Утч от чужих глаз, и сказала, что дышать можно через задний проход. Потом оставленные на солнце внутренности, сплошь облепленные мухами, мать Утч принесла обратно в коровник и разложила над головой мертвой коровы. Окруженная роем мух, та теперь выглядела, будто сдохла давным-давно.
Потом мама поговорила с Утч через коровью задницу:
– Смотри не двигайся и не издавай ни звука, пока тебя отсюда не вытащат.
У девочки там была длинная узкая бутылка от вина, наполненная ромашковым чаем с медом, и соломинка. Так что можно было утолить жажду.
– Смотри не двигайся и не издавай ни звука, пока кто-нибудь тебя отсюда не вытащит, – повторила мать.
Два дня и две ночи лежала Утч в утробе мертвой коровы, пока русские опустошали Айхбюхль. Они зарезали всех оставшихся в стойле коров, а потом привели в коровник и убили нескольких мужчин, не говоря уж о том, что частенько приводили туда женщин, но к лежащей корове даже не подходили: думали, что она пала давно и мясо ее испорчено. Русские использовали коровник для самых разнообразных зверств, но ни разу Утч не шевельнулась в коровьей утробе и не издала ни звука. Даже когда у нее кончилось питье, а коровья туша подсохла и сдавила ей бока, даже когда скользкие внутренности прилипли к ней – и тогда Утч не издала ни звука и не пошевелилась. Она услышала голоса: говорили на чужом языке. Вот корову ткнули в бок. Голоса стали громче и возбужденнее. Корову куда-то потащили. Голоса стали стихать и совсем смолкли. А когда тушу подняли, раздался вопль: Утч, облепленная коровьими внутренностями, вывалилась прямо на руки человеку с черными усами и красной звездой на серо-зеленой фуражке. Это был русский. Он грохнулся на колени вместе с Утч на руках и, казалось, потерял сознание. Столпившиеся вокруг него русские поснимали головные уборы – видимо, молились. Кто-то принес воды и вымыл Утч. По счастью, это были те русские, которые любили детей, и им даже в голову не пришло отнестись к Утч как к женщине. Поначалу, надо сказать, они думали, что Утч – теленок.