Канцелярская
Не везло Григорию, ой как не везло. Человек, к которому он был приставлен, все обходил и обходил его ловушки. Ни одного словечечка, черта поминающего. Григорий даже специально накормил голубей толченым горохом, ан-нет, Человек все равно увернулся. Потом чуть не подрался с рыжим котом Сократом – тот никак не хотел воровать рыбину, что Человек нёс с рынка:
– Гриша, отстань от меня, по-хорошему прошу, – с характерным урчанием отбивался кот, – У меня от рыбы кишки крутит, да кости застревают, иди попроси Валерия лучше!
– Валерий сейчас в другой микрорайон усвистал, налаживает амурные дела с трёхцветной Анфиской! – скулил черт, – Сократушка, выручай, меня начальство отправит на крайний север – моржей за усы дергать! – Григорий даже всхлипнул для пущей убедительности.
– Не надо мне того, повторяю тебе ещё раз! Все, я пошёл телевизор смотреть, там сейчас про орнитологов и их наблюдения передача идёт, а знаешь какие птицы пошли ушлые?! Мне нужно информироваться!
Сократ резко махнул толстенным хвостом и прыгнул на оконную раму, потом в форточку и был таков. Григорий не смог совладать с нервами и подослал к котяре 77 отборных блохи, что были у него в должниках ещё с прошлого месяца. Кот сразу понял кто генерал этой кусачей армии и злобно шипел из-за занавески, но подходить к Григорию опасался – мало ли ещё чего удумает.
**
Григорий был семнадцатым чертом в канцелярии – не сказать, что последним, но завершающим. Руководство уже пригрозило ему отсылкой на север, ежели не учинит Человеку серьёзной трудности. А Человек, как чуял, все никак не попадался.
Вообще, его, Григория, Человек был не так уж и плох – за что к нему приставили черта, было непонятно. Определенно для статистики. Приставили и приставили – работа же. Только вот Гриша уже начал нервничать, а когда он нервничал, то рожки его начинали искриться, а хвост вообще линял. Чего ещё не хватало Григорию – и так в хвосте, да ещё и сам тот хвост куцый.
Дёрнув себя за мохнатое ухо, черт мгновенно очутился у себя в рабочем кабинете. Правда, делил он его ещё с шестью чертями, но зато место выбил себе самое что ни на есть лучшее – у окна рядом с фикусом.
Фикус был еще одной неприятностью Гриши. Растение невзлюбило Григория сразу и всё норовило посыпать его листьями, или невзначай могло подкинуть ему земли за шиворот, ну или же совсем переходя границы допустимого – цепляло черта ветками за рога. А они у Григория были чувствительные.
Черт честно терпел выходки фикуса, но в минуты особой нервозности мог и больно ущипнуть за выступающий корень. Тогда фикус принимал оскорбленный вид и разворачивал крону прочь от Григория.
Чертей на местах не было – укатили под Коломну на чёртову конференцию, оставив на столах лишь табакерки. У каждого уважающего себя черта должна быть табакерка! У Григория такая тоже имелась – деревянная, резная красного дерева.
Щёлкнув ребристой ручкой, Гриша принялся составлять объяснительную записку – почему его Человек все ещё в прекрасном расположении духа и даже ни разу не чертыхнулся. Долго думал, смотрел в окно, потом на фикус. Объяснительная никак не хотела составляться. Григорий сам не заметил, как его рожки стали прохладными, хвост обвил ноги кольцом, а глаза налились сонной кровью.
Снилось Григорию поле ромашковое, а он бежит по нему, бежит, задевая тонкие лепестки копытцами. Потом, что лежит он в цветах и у всех количество лепестков-то одинаковое:
«Не любит», – про себя отметил Гриша, – «Что ж мне за печаль? Я и не люблю никого…»
Вот здесь Григорий явно лукавил. Влюблён он был, да только проку от той любви не было – не смотрела на него зазноба чертова. А ведь как она хороша… Лицо такое белое-белое, с искринками, а глаза – так два озёра в горах – сине-зеленые, с поволокой. Звали любовь Серафимой, но на Григория она не обращала никакого внимания. Мало того, что черт, да ещё и семнадцатый.
Серафима относилась совсем к другой конторе – ангельской, что окончательно разбивало сердце Гриши. Куда ему… ладно б ещё третьим был, а так… все мезальянс да расстройство.
**
Внезапный сон, охвативший Григория, прервался столь же неожиданно. Черт подскочил, потирая глаза и смахивая остатки сонной крови, пытаясь понять, что вообще происходит. А не происходило ровным счетом ничего, только на столе перед Гришей появилась увесистая папка с документами и на всех золоченым выведено: «АРХИВИРОВАТЬ».
Стало быть, то ангелы с посыльным передали – дела земные пересмотрены, рассортированы и подотчетные люди доставлены до конечных пунктов – кто к котлам, кто в Чистилище, а кто – в райские сады. Но чертям доставлялись лишь их подведомственные – те, что греховные, а значит им ещё инструкции выдавать надобно, предупредить об ограничениях, составить договор… а пишут черти что… «АРХИВИРОВАТЬ». Хорошо хоть забота Гриши была папки перекладывать, да галки ставить, что одобрено.
– Ещё работы привалило, – изобразил страдание Гриша, – Фикус, что я не так делаю? Почему Сергею не приходят с документооборотом? Сидит себе, огни метает, да кровью расписывается. А ведь он недалеко от меня, всего-то шестнадцатый!
Фикус лишь сильнее сдвинул крону к окну, обозначая равнодушие.
Разобравшись с бумагами, Григорий снова взялся за объяснительную. Никак не мог он понять, что за Человек такой заколдованный. Может, он к бабкам съездил? Они, бабки, могут. Или, может, карту астрологическую составил, с них станется. Люди… В глубине своей чертовой души, Гриша им завидовал – вон творят абы что, а по макушке прилетает по воле случая. Сколько таких грешников он видел на своём веку! Сами набедокурят, напакостят, а на чертей сваливают! От такой несправедливости рожки Григория начинали нагреваться, сбрасывая пепел с кончиков, они у него, как мы помним, были чувствительные.
А больше всего черту хотелось человеческих туфель крокодиловой кожи, да со шпорами. Но Гришины копытца не оставляли надежд на соединение с мечтанием. А то, как бы он прошёлся в них между жаровнями, да шпорами так «Эть»-бы звякал.
Объяснительная… Так ничего и не придумав, сослался, как всегда, на поставщиков и задержку с рейсами, мол, горох был не того качества, рыба непривлекательная для Сократа, да и вообще, долго ему, семнадцатому, ждать квартальную премию? Сергею перечислили ещё в прошлый вторник. Понимая, что в этот раз могут уже и не принять бумагу-то – сколько уже этих объяснительных написал к делу! Да и вообще, нажалуются ещё в бухгалтерию, а ему, Грише, того не надобно. Так, глядишь, и правда, к моржам отправят. А ему нельзя в холод, у него рога, эти… чувствительные.
Закончив писанину, Гриша с силой дернул себя за ухо и оказался дома. Угли в белёной печи мигали красным глазом и нехотя кидали искры. Григорий сел в обшарпанное кресло и налил себе чаю из алюминиевого чайника – надо сон досмотреть, а завтра с Человеком уж что-то да придумается.
