ПРОЛОГ
«Вино – глумливо, сикейра – буйна; и всякий, кто увлекается ими, неразумен…»
(Здрасти!… Неразумен? Неразумен-то неразумен, да не всякий. Куда девать, например… Мусоргского с воистину пьянящей музыкой? А Грин? Да его, гонимые винными парами крымских погребов, «Алые паруса» – классика романтизма! Ах, Массандра, ах, каков её «Белый мускат красного камня», это же ода, элегия… А тут – «вино глумливо, сикейра буйна…» Сикейра?… что за сикейра? Не встречал, если бы надыбал, непременно попробовал, напробовался бы…
Так, опять я за своё, ну что за дела! С утра, как порядочный человек, уселся за Библию, в надежде испить истины от священного текста,… в котором явная провокация. Осталось только вспомнить, что я пил,… а что хлестал. Кто это изрёк?… Не «про хлестал», про сикейру… Соломон! Вот кто меня с пути истинного сбивает, с раннего… половина двенадцатого…, тогда с начала дня гнусные намёки на глумливость бросает. Вино – глумливо, когда его не хватает… А его всегда не хватает. , всё-таки – глумливо. Ничего не скажешь, Соломон– вправду мудрый царь. Один я глупый, как страус. Сообразил вчера, не помню, с кем и где. Судя по листьям на полу, был в сквере напротив дома? Осень, уже лисья желтеют.)
«Осенняя пора – очей очарованье…»
(Ах, Александр Сергеевич, как мы с тобой одиноки в этом чуждом, злом мире. Твои долги царь погасил, а мне даже на пиво не дают. Измельчал народишко, прости его, Господи, не ведает, что творит. Одно стяжательство на уме, да пакости, вроде секса. Общество потребления и разнузданности нравов, то ли раньше…)
«Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя…»
(Уж точно, точней некуда, милый Михал Юрьич, Царствие Вам Небесное, мы с Вами, как тучки небесные – вечные странники. Вас не любили, и меня никто не любит, все предали, все…
Вот захочу – и буду читать Библию, как Нил – Столпник или как Святой Серафим Саровский, стоя на камне. Буду стойким как броня, я же тоже Броня, то есть Бронислав. То бишь, славлю броню.)
«Крепка броня, и танки наши быстры…»
(При чём тут танки! Кажется, до углубленного чтения Ветхого, равно как и Нового Заветов, я не созрел. Читать не созрел… начну писать. Не Библию, конечно. Пожалуй, рассказы или повести… Нет, зачем размениваться, роман на тысячу листов, чтоб сразу в … в книгу рекордов Гиннеса. Пусть все, кто меня предал, осознают, что они потеряли. Безвозвратно. Главное – литературный дар.
«Талант не пробухаешь!» – сказал кто-то из известных, значит, можно себе ни в чём не отказывать, в смысле, ни в чём, даже в малом. Ну, это понятно. А писать можно о чём угодно, что угодно, лишь бы от души и захватывающее, как… Ярослав Гашек. Такую белиберду нёс, и до сих пор сходит. Чем я хуже? Только не про бравых солдат. Это не моя тема, я более глубокий, тонкий, хрупкий, ёмкий… Хрустальный фужер! «Хрустальный фужер» – красиво, но пошло, нужно другое заглавие. Впрочем, лучше взять рабочее название простое, а потом изменить на звучное. Суть не в заглавии, суть в душе, которую ты распахиваешь тысячам,… миллионам читателям. Пусть узнают и поразятся. Буду целый год творить, безостановочно. Триста шестьдесят пять дней умножить на шесть листов. Неправильно. Шесть листов в день, умножить на триста шестьдесят пять дней… Много, не знаю точно сколько, но много. Пять листов в день, это же десять страниц. Нормально. Умножать легче, нолик прибавил, и, пожальте – три тысячи шестьсот пятьдесят страниц. Для начала хватит. В дальнейшем, когда заключу достойные договоры с издателями…или договора? Впрочем, не стоит со сковородкой носиться, ибо «курочка в гнезде…»
Итак … Пока без заглавия. )
«Родился я…»
(На хуторе Козюльки! Кого, кроме участкового, а у этого давно всё зафиксировано, интересует когда и где я родился?… Каждый автор, тем более крупный, изображает общество сквозь призму собственного я… Но не в форме же официальной автобиографии, это не отдел кадров завода «Компрессор». Зачеркнём. Художественное произведение должно начинаться хлёстко, чтоб по кумполу и наповал. Именно по кумполу. Про всякие счастливые и несчастливые семьи начинать не будем, и под поезда бросаться нечего… Вот они, муки творчества! Тяжело нам, писателям, но надо… Поехали! С красной строки…)
Штормило. Свинцовые воды Балтики, гадливо пенясь, выбрасывали на песчаные берега отрыжку ненасытных глубин. Вместе с обломками деревянных судов, ракушками и рыбными скелетами, отжившими и полуживыми водорослями, море отторгало въевшиеся в её печёнки янтарные камни. (Здорово!) На первый, да и последующие взгляды, полудрагоценное сырьё выглядело ой как неказисто. Только побывав в руках искусного мастера, невзрачные камушки обретали цвет и прозрачность хмельного пива…
(О чём это я? Что за янтарь с пивным привкусом? Я пишу отнюдь не рекламный проспект литовского пива с янтарным цветом, я работаю над, над?… романом. Однако подспудная логика мышления подсказывает, что ступаю верной дорогой, поскольку любимая бабушка Бронислава Казимировна, в девичестве Симонович, а может и Симоновичюс, родилась средь песчаных дюн Балтийского побережья, а её папаша держал в Вильно пивной ресторанчик. Если бы он имел такое заведение в Мюнхене, я, возможно, не осмелился взяться за перо. Впрочем, пути Господни неисповедимы. Продолжим.)
…подававшегося в пивной пана Казимира, что на окраине Вильно…
(Тут требуется небольшой экскурс в историю литовской земли, пересказанную мне бабушкой. Само собой – сплошные мифы.)
Бог, тот, который самый первый – Окопирмс, именуемый Дивеас, пребывал в нирване небытия, и Ему было хорошо, и не было никакого пространства, ни хода времени, ибо пространство и время суть бытия – эманация материи из идеи, которые и есть Окопирмс, именуемый Дивеас. Такова, бестелесна, безвременна, безмятежна сущность Бога, да вдруг в бесконечном небытии шелохнулась беспокойная мысль! Окопирмс насторожился, Он не любил никаких мыслей и их шевелений. Однако шевеление, продолжаясь, нарастало, от чего небытие хаотично заполнялось частицами, испускающими какофонию диких звуков. Обеспокоенный Дивеас изумился возникшему хаосу, нагло заполнявшим Его прекрасное небытие. Увы, небытие, славное своей бестелесностью и безвременьем, изменилось. В бесконечности образовалось «нечто», имеющее конечные размеры, но не имеющее формы. Беспокойная мысль, зародившаяся и бьющаяся внутри этого «нечто», только усиливала хаос. Изумлённый Окопирмс вытащил неугомонную мысль из хаоса. То был Он – Перкунас. Дивеас поразился сходству облика Перкунаса с образом, который Ему представлялся в сладкой тишине небытия как Свой собственный!… Прекрасно, но не гоже Окопирмсу пребывать в образе. Дивеас решил: «Да, пусть будет второй Бог, который вовсе не второй, но имеющий образ.» И это была Великая Мысль, приведшая к мудрому решению. Окопирмс-Дивеас, оставив хаос деятельному Перкунасу, опять растворился в Своём бесконечном небытии. Грозный Перкунас полетел, пытаясь познать суть предоставленного Ему во владение хаоса. Суть хаоса составлял хаос и ничего другого. Наконец, Богу надоело летать над хаосом, Он, желая упорядочить своё хозяйство, раскрутил хаос своей дланью, покрыл землёй, придавил горами, установил небо, налил воду. И стало хорошо Перкунасу. И, усевшись на горе, Он вынул из сохранившегося под землёй хаоса своего помощника – кузнеца Телявеля и велел выковать солнце. Телявель отковал из золота жёлтое солнце, а из серебра сделал голубую луну. Искры, летящие от священного горна, укрепились на небесном своде. Так возникло бытие. И увидел Перкунас, что бытие не менее прекрасно, чем небытие, ибо оно тоже принадлежит Окопирмсу-Дивеасу-Перкунасу.
