В окно своей комнаты Герда видела только кирпичную, увитую плющом стену соседнего дома, да крошечный кусочек улицы с фонарным столбом и афишной тумбой. Но в такие вот зимние вечера наблюдать за улицей ей не нравилось. Всего и было там интересного, что фонарики, протянувшие свои мерцающие нити между столбами. Они славно и уютно блестели в вечерней синеве, а люди все куда-то спешили, и Герда совершенно никак не могла понять – куда бежать вечерами, когда можно степенно возвращаться домой. Дома тихонько кипит чайник, а с кухни разносятся запахи корицы и ванили и, если так вот бежать сломя голову, то и вечерние чаепития все как один промчатся мимо. Не задержатся ни на минуту в памяти вечерние разговоры, и будешь потом всю ночь до утра ломать голову – куда он ушел, волшебный зимний вечер. Нет, в такие вот вечера ей определенно больше нравилось наблюдать за палисадником напротив ее окна, что прилепился к этой самой, от крыши до подвала заросшей плющом, стене. Красный кирпич, витые решетки на окнах и такая же ажурная ограда – вот и все. Но огонек, что светился над входом, кусты, припорошенные снежком – все это вселяло в душу девочки безмятежный покой. Если уж огонек не боится ни снегопада, ни ветра, значит и ей боятся нечего.
А иногда Герда просто представляла, что весь их крошечный городок – просто снежный шар. И если, зажмурившись крепко-крепко, только на мгновение представить себе, что легонько трясешь его, да к этому еще и добавить так вот, плавно ладошками – то происходило чудо. Снег начинал падать мягкими хлопьями, заглушая и без того тихую улочку. Вот тут уж Герда отрывалась от своего окошка и бежала, сначала в гостиную. Раздвигала ярко-желтые шторы, потянув за веревочку – забиралась на невысокий подоконник и наблюдала, как мягко падает снег. Потом девочка обязательно сворачивала в спальню бабушки, пробегала мимо трюмо, даже не обращая внимания на кучу интересных штучек, что всегда стояли на нем (до того ли ей!), и смотрела в окошко прямо так, даже не отдернув кружевных занавесок. Убедившись, что и из этой точки видно вызванный ею снегопад, убегала в кухню. Там колдовала бабушка: заваривала чай в большом зеленом чайнике, укрощала пышущую жаром духовку, успокаивала взметающуюся сахарную пудру, поводила руками, чтоб поймать неуловимую корицу, сдерживала остальные пряности в шкафчиках – чтоб не испортили чего. Если б уметь вот так вот, одним взглядом, делать корочку печенья хрустящей, и чтоб кипящий на плите чайник закипал по одному идеальному движению брови – вот это было бы волшебство, думала Герда, направляясь, как всегда к кухонному окну. Удостоверившись, что снег прекрасно видно и отсюда, усаживалась за стол, проводила пальчиками, как и все разы до этого, по вышивке на скатерти, удивляясь, как бабушка успевает все-все на свете, улыбалась. Откидывалась на мягкую спинку стула, убеждаясь, что и этот тихий снежный вечер будет чудесным.
Ее фото на стене. Маленькая девочка, веснушки, теплая ладошка на его плече.
Не бойся, плачь. Это не плохо. Это просто значит, что ты еще что-то чувствуешь.
Он сжимает простынь по обе стороны от кудрявой черной головы. Как хоть зовут ее? Хрен знает…
Интересно, а что сейчас делает она – девчонка с солнцами в глазах?
Он зажмуривается, сжимает челюсти: отпусти, сука! Ему надо сразу. Потому что он ненавидит ждать. Белые простыни, черные волосы.
они похожи на солнечный мед. Ты когда-нибудь пробовал его, Кай? Что он тогда ответил? а твои – на ржавую проволоку! Ба говорит, что ты солнцем поцелованная и поэтому у тебя шило в…
Она тогда убежала, его Герда. Расплакалась. Но ба не наябедничала. Гордая девочка, его девочка
Он усиливает толчки, двигается на автомате – лишь бы замелькала перед глазами долбаная "финишная" ленточка. Лишь бы эта горластая перестала царапать спину и биться под ним. Кончила? Да похер… Ну вот… Опять это взгляд преданной течной суки
как же я задолбался
– Пшла вон.
– Кай!
– Пошла. На хер. Отсюда!
– Мудила!
И так до бесконечности. Если это что-то значит. Кай не уверен. Он ни в чем не уверен. Он сбился со счета. Черные волосы, белые волосы, розовые, фиолетовые. Под ним, на нем… Правду говорят – черный ко всему подходит. И поглощает солнце. И отучает вести счет. Ставить зарубки и все еще верить, что все это – хоть что-то да значит.
***
Она баловала его, совсем не так, как Ба. Она находила правильные слова, но совсем не те, что Герда.
ты – самое большое сокровище, милый. Не забывай об этом.
Он верил, расправлял плечи. Постепенно из памяти стирались: и первые выступления в портовом баре, и то, как давил тогда низкий прокопченный потолок, как дрожали руки. И то, как они приходили по пятницам, как хозяин разливал пиво по кружкам перед выступлением, как завсегдатаи посылали им выпивку прямо на сцену, как потом подпевали, как толпой вываливались на улицу, как всходило солнце над заливом. Он не помнил гаснущих звезд, смеха, который звучал под ними. Он забывал лица друзей, с которыми выходил тогда на сцену. Он не помнил первых наивных песен, того, как напевал их Герде.
***
Появилась она – Крис – вся в белом, среди темных, покрытых дубовыми панелями, стен. Она шла мимо развешенных по стенам рыболовных сетей, и тех стеклянных поплавков – синих, бирюзовых – что постоянно привлекали внимание Герды
они светят нездешне, Кай, но они красивые, неземные. И ты красивый. И тоже неземной…
Крис. Двигалась мягко, медленно, отлично понимая, как сильно приковывает внимание. Белое кашемировое пальто: Кай до сих пор помнит, как в повисшей тишине слышал этот тихий шорох. Кто-то ахнул, но он не обратил внимания. Кто-то тихо вздохнул: она!
Не видел и не слышал. Потому что то была – ОНА. Та самая. Полустертое воспоминание из детства – белые, холодные ладони, скорость.
прокатишься со мной, Кай?
Или это был сон? Ба сказала тогда, что он три дня провалялся в горячке, что Герда не отходила от него – и теперь, вот ведь беда, и сама слегла. Инфлюэнца!
Крис увела его – из полуподвала бара. Увезла из родного городка, смотрящего всеми тремя своими узенькими улочками на залив. От друзей и родных. От крошечной студии в старом гараже. От привычных рифм и ритмов.
твой голос заслуживает лучшего обрамления. Он – бриллиант. Не забывай.
Сказала: будет все, чего заслуживаешь. И загнула цену: оставить все.
***
– Крис! – он едва повысил голос, – Не пускай сюда больше эту!
Как она управлялась со всем этим – никто не понимал. Только что охранником не была. Записи, концерты, диски, фото сессии, графики, костюмы и оборудование – все находилось в ее руках. Железно: никаких встреч с фанатами, никаких совместных фото. Вся эта бешеная толпа поклонников видела его только на сцене, в клубах дыма.
