Илья Стогоff - Серебряная легенда

В самом конце 1960-х в Перу приехал американский антрополог Майкл Мозли. Вообще-то, закончив Гарвард, специализироваться Мозли собирался не на Перу, а на культурах древней Колумбии. Однако, буквально накануне его первой экспедиции, из колумбийских джунглей вышли то ли партизаны, то ли наркоторговцы, которые сожгли тот самый вокзал, до которого собирался ехать исследователь, и расстреляли всех полицейских в округе.

Мозли решил, что Колумбия подождет, и отправился на перуанское побережье. Этот район понравился ему даже больше, чем Колумбия. Из перуанской столицы города Лима на север страны ходят комфортабельные автобусы. Кресла в них широкие и удобные, как в самолете, а в пути девушки-стюардессы предлагают ланч и кофе, но ехать все равно утомительно. Двигаться вы станете вдоль побережья, и на протяжении пути взгляду за окном зацепиться будет совсем не за что. Час за часом одно и то же: слева серый Тихий океан, справа, то, приближаясь к самой дороге, то, отползая к кромке горизонта, отроги Анд. А между горами и океаном бесконечная скучная пустыня: серый песок, красноватый песок, грязно-желтый песок и снова очень много серого песка. Несколько раз автобус делает остановку в тихих двухэтажных городках. Над городками парят мелкие местные кондоры.

Вдоль берега несет свои воды холодное океанское течение. Поэтому чересчур жарко в Перу не бывает даже в разгар лета. Воздух, несмотря на близость моря, совсем сухой. Приятным район не назовешь: худо-бедно растительность тут заметна лишь по берегам местных рек. С гор к берегу стекают небольшие речушки, и в долине чуть ли не каждой из них обнаружено древнее, а иногда – очень древнее поселение.

Всего рек здесь около полусотни. Истоки их лежат в горах, а уже через несколько десятков километров реки впадают в Тихий океан. Все они недлинные, мелководные и мутные. Может быть, правильнее было бы назвать их не «реками», а «крупными ручьями»: кажется, будто некоторые можно буквально перепрыгнуть.

Зато раскиданные по их берегам древние поселения относятся, наоборот, к наиболее крупным и развитым в Южной Америке. Такого изобилия древних руин, как тут, нет нигде в мире. Линия океанского прибоя тянется на сотни и тысячи километров, и на нее, как на ниточку, нанизаны жемчужины археологических сайтов: комплекс Сечин-Байо в долине реки Касма… гигантское поселение Караль в долине реки Супе… Эль-Параисо в долине Чильон… Купиниске в долине Чикама… Уака-ла-Флорида и Гарагай в долине Римак… масштабные руины Кардаля в долине реки Лурин.

Торчащие из песка платформы считаются остатками самых первых развитых культур Нового света. При этом, даже самый восторженный путешественник вряд ли назовет места, где они выстроены, цветущим уголком. Слишком сухой климат, слишком неплодородная почва, слишком много труда потребуется, чтобы получить здесь хоть какой-то урожай. И, обследуя громадные, раскинувшиеся на десятки, а иногда и сотни гектаров древние поселения Перу, в какой-то момент Майкл Мозли уперся в резонный вопрос: а чем в древности могли питаться местные жители, если даже в наши дни почти все продовольствие тут привозное?

Ответ, в общем-то, лежал на поверхности. Перуанское побережье – чуть ли не самый богатый морской живностью регион планеты. Холодное океанское течение безнадежно испортило здешний климат, но одновременно создало в прибрежных водах уникальную экосистему. Воды тут кишат планктоном, рыбой, крабами, моллюсками и прочими морепродуктами. Этого добра здесь столько, что местные крестьяне даже удобряют мукой из сушеной рыбы свои неплодородные поля.

Проведя расчеты, Мозли убедился: один единственный рыбак в утлой лодчонке и с самой примитивной сетью за считанные часы получит здесь больше питательного белка, чем целая команда земледельцев за месяцы адского труда. А раз так, то, возможно, фундаментом, на котором выросли древнейшие культуры перуанского побережья, вполне могло быть не земледелие, а рыболовство.

Полученные выводы Мозли опубликовал в 1973-м в виде небольшой статьи. Особого значения публикации он не придавал и, возможно, через некоторое время даже забыл бы о ней, но со стороны коллег на статью последовала резкая и жесткая реакция.

Самому Мозли казалось, будто речь идет просто о любопытном нюансе. Надо же: по всему миру крупные города строили лишь земледельцы, а в Перу возможно, еще и рыболовы. Однако коллеги сразу разглядели в его выводах бомбу, заложенную под всю привычную картину человеческого прошлого.

Эта картина была сформулирована еще в 1930–1940-х. В наиболее отточенном виде изложена она была в работах британского исследователя Вира Гордона Чайлда.

Будущий классик археологии родился в Новой Зеландии, а карьеру начинал в Австралии, причем никакого отношения к археологии карьера сперва не имела. Студентом Чайлд прочел «Капитал» Карла Маркса и был очарован. Поговорить о борьбе классов и коммунизме он любил до старости. Первым местом его работы после университета стал пост в администрации одного из австралийских штатов.

Должность его вполне устраивала, но через пару лет премьер-министр, покровительствовавший юному чиновнику, внезапно умер, и Чайлду пришлось оставить службу. Решив, что в Австралии каши не сваришь, он перебрался в метрополию. И здесь неожиданно сменил род занятий. Вместо того, чтобы идти по политической стезе, вдруг занялся наукой. Сперва стал библиотекарем Королевского антропологического института, а потом возглавил кафедру в Эдинбургском университете.

Несмотря на высокий пост, Чайлд так и остался большим ребенком. По крайней мере, так казалось окружающим. Он владел невообразимым количеством языков и мог прямо посреди лекции перескочить на какой-нибудь португальский, который студенты, разумеется, не понимали. Или появлялся перед малознакомыми визитерами в чалме и среднеазиатском халате, надетом чуть ли не на голое тело. Но самым забавным чудачеством всем вокруг казалась его симпатия к коммунизму.

За достижениями СССР Чайлд следил с огромным интересом. Даже выучил ради этого русский. В 1935-м впервые съездил в страну своей мечты и вернулся оттуда очень воодушевленным. В СССР тогда по-прежнему изучали взгляды Энгельса (и даже его предшественников), сформулированные еще на заре наук о человеческом прошлом. То есть тут надолго оказались законсервированы как раз те концепции XIX века, от которых западные авторы давно отказались.

Суть концепций состояла в том, что все до единого доисторические культуры, постепенно развиваясь и совершенствуясь, проходят похожие стадии развития. Сперва это бродячие дикари, потом более или менее оседлые варвары, и только под конец – цивилизованные горожане. Правда, в чем именно состояла суть перемен, понять из статей теоретиков иногда бывает сложно. Переход от одной «стадии» к другой представлялся им чем-то вроде взросления отдельного человека. Пришло время, и младенец пополз. А потом и зашагал. Прошло еще несколько лет, и у него начала расти борода. Так же и в случае с древними коллективами: пришел момент, и бродячие охотники перестали бродить. Прошло еще некоторое время, и люди стали строить первые города.