Все, что мы видим – видимость только одна,
Далеко от поверхности мира до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей – не видна.
(Омар Хайям).
Пустоты тьмы заполнены страхом. Ужас остынет к утру, но оставаясь в ночи, не выходит физически из мысли наружу. Человек вглядываясь во тьму, не видит теней. Серое отражение фигур, при телах, присутствуют днем, когда солнце греет землю. Но стоит вечной звезде потускнеть, как тени отрываясь от тел, пугают своих хозяев.
Мраком хранимые следы человеческой жизни, усмехаются в осознание своей безнаказанности. Злые шутки для «рожденных мыслить», заготовлены у «царствующих в ночи» – расплата людям, за рабские утехи при огненном свете.
Многие ошибочно считают, мол: тени есть не что иное, как темное отражение души. Хотя…
Сия история произошла (коли могла таковая быть) в девятнадцатом столетие. В те времена, когда с суеверным мышлением смешивались идеалы зарождаемого атеизма. «Жена» говорит, будто все эти суеверия: «бабкины сказки» – а сама, при виде черной кошки, перебегающей ей путь, крестится, словно баба на молельни и дрожит почище, чем при виде беса. «Муж» в радостной истоме горделиво шествует, с «орденом Александра» вороной посланным белым пятном, с отвратным запахом, на плече.
Такие были времена.
Лишь Александр Николаевич1 дал вольницу, как мужик, захлебнувшись свободой, стал стрелять в него, да бомбы всяческие подкладывать, пока и вовсе тело императора пламенем не изорвал. Но жив пока освободитель. Мужик, тем временем, банды сколачивал и выходил на тропу зла, выбирая дорогу грабежа и убийств – верою Маркса и алчности рожденной в пустотах интеллекта.
Так, оторвавшиеся тени, от физических, прирастали к телам метафорическим.
Из далекого Урала, оттуда, где сапогом арестанта отмечен каждый сажень земли, бежали душегубы: братья Прохор и Егор Толстоноговы. Происходившие из семьи мещан, они с детства не привыкшие работать, как это следовало бы для такого рода. После смерти родителей, на одной из Петербургских квартир, они проиграли все унаследованное ими, в карты, но дабы не отдавать долг, и не лишиться своего крова, не раз приступавшие закон, братья решили пойти на смертный грех. Прохор, имевший с собой нож, перерезал вены хозяину квартиры, пока младший брат держал его, заткнув рот тряпкой.
Все сошло бы с рук, и об их проигрыше не узнал бы ни кто, но внезапно приехавшая тетка Карпа (хозяина квартиры), спутала все планы братьям, нарисовавшиеся в пьяных головах душегубов. Тетушка выбежала на улицу и «завопила». С криком она налетела на, прогуливающегося со своей дамой, новоиспеченного его благородие корабельного секретаря. Тот, засвистев в свой любимый свисток, в одночасье стал коллежским секретарем.
После того, как полицейские задержали братьев, Прохор и Егор были сосланы в Сибирь, но до места ссылки они не добрались. Под Екатеринбургом, находясь в конюшне на ночлеге, братья-погодки подняли бунт и, убив конвоиров, проложили свой кровавый путь в сторону Москвы.
Солнце уже почти опустилось, оставляя свой прощальный след желтой дымкой по горизонту. Пробираясь сквозь лес, по лесным тропкам, братья уже думали о ночлеге, когда в глубине сосен и берез показался свет круглого окна дома. В мысли закрались тепло и уют, вывернув душу детским счастьем, подарив устам вкус петушка на палочке.
Егор ринулся вперед, но брат схватил его за плечо.
– Тише, не спеши. – Зашептал Прохор. – Надо оглядеться.
– Да ладно тебе. – Отмахнулся Егор. – Поди, какой лесничий за добром глядит.
Душегубы шли тихо, осторожно ступая на снег, но как к дому подходить стали, тропа пропала, а кругом все заволокло сугробами.
– Не нужно помавать2 руками. – Снова забеспокоился Прохор. – Смотри, как дорожка притупилась.
– Может в весь3 съехал за пригоршу алтын4, а жинку дома оставил – иначе зачем свечи жечь. От грошовой свечи Москва сгорела – не то что хибара. По утру примчит, во подарочек будет – и деньгу5 привезет и Богу душу воротит. А баба спать нас уложит.
– Ага, и сказку скажет. – Ухмыльнулся старший Толстоногов. – Ну, а коли уже горе6 ушел? То со зверьми поспит. – Сам себе ответил Прохор.
Призрачной украдкой, братья пробрались к излучавшему свет стеклу, и заглянули за него – кресты, и всяческие языческие знаки, были повсюду.
– Странно – нет не кто. – Задумчиво пробормотал Егор. – Капище7 гунявое8. – Выругался он и рванул вокруг дома, к заветной двери в сказку.
– Зато пир, какой. – Облизнулся в предвкушение еды Прохор, шагая по следам брата.
Стол и вправду был полон всяческой кухней. Пища Богов окружала подсвечник из пяти свечей, но светило было настолько ярким, что со стороны могло показаться, будто в каждом углу комнаты горело по факелу, но таковых здесь не было. По обе стороны от стола, у стен, располагались кровати манящие множеством толстых перин и пирамидами из пяти подушек, каждая. Одеяла, узорчатые покрывала, заправленные уголком – все говорило о женской руке, но единственная комнатка дома, была безлюдна.
Маленькие сени прирастали сразу к поленнице.
Горький вкус сосновой смолы ударил в нос, лишь Толстоноговы переступили первый порог избы. Братья отряхнулись от снега и, не видя друг друга, переглянулись. Прохор, постучал в дверь, но, как и следовало ожидать, ни кто на стук не откликнулся. Дверь распахнулась, и дом заполнил туман морозной свежести.
На пороге, словно попав из зимы в лето, братья скинули верхнюю одежду и вприпрыжку бросились к столу. Испивая рябиновую настойку, Толстоноговы закусывали салатами и кусками свиного окорока. Мясо таяло во рту, свежее парное, только из печи, как и горячий каравай, который не успевал остыть, а то и прыгал из сальных, жирных рук душегубов, попадая им сразу в рот.
Глиняный кувшин с настойкой, хоть и был громоздок, но с маленьким узким горлышком – он походил на колбу с ручкой. Сколько Толстоноговы не старались выпить настойки, а кувшин все не становился легче, словно и вовсе был бездонен.
– Ох, и вкусна закуска. – Прохор с железной кружкой удалился на кровать, где, уже облокотившись о стену, полулежа, сидел его брат. Он долил брату выпивки и протянул кусок хлеба с моченой капустой.
– Не могу больше – отодвинул ладонью Егор, руку Прохора. – Пузо лопнет. Посмотри-ка, что это там – поди метель, на бурю сменилась.
Снег за окном заиграл пеленой, но не вниз, как положено, а вверх – ворочаясь к исходу.
Братья притихли. Выхватив из рукава «заточку», Егор притаился у двери. Послышались шорохи в сенях. В висках барабаном забилась горячая кровь. Наконец двери отварились.
