Пройдет полгода, год, пройдут долгих три года, и вся жизнь тоже пройдет. А Катя снова и снова будет вспоминать тот день. Никому не нужные подробности, никому не нужных котят. Возможно, ей даже покажется, что все это про нее – что сама она ненужная подробность и ненужный котенок, который жмется к порогу холодного опустевшего дачного дома.
Это был очень длинный день. В обед Катя рванула на дачу к свекрам. Свекры закрыли дачу на зиму, но сообщили, что по участкам бродят бесхозные котята. Кошка куда-то делась, может, дачники забрали. Свекры взять котят не могут, потому что мебель и запах. Возиться с ними нет сил, но жалко, замерзнут-сдохнут. Они знали, кому это рассказать: Катя же Робин Гуд, Мать Тереза и Дон Кихот. Катя – дед Мазай. Вот она и рванула.
Осенью дороги скользкие, жирные. Небо норовит упасть на голову. И приходится жить, всего этого не замечая. Вянут цветы в палисадниках, гниют опавшие листья. Старики печально идут на почту и гадают, сколько еще раз они успеют получить пенсию – двадцать или меньше. На даче появляются промокшие котята, больше похожие на крыс. А что с ними делать? В поселке остается жить только бывший зэк Витя, который питается водкой. В приступе пьяной щедрости он иногда плещет котятам водку в миску и дает кусок дешевой вареной колбасы или хлеба.
Котята жмутся к вашим ногам, мяукают, потому что Витя спит второй день и жрать им нечего. Кошка окотилась еще в июне, прятала котят в заброшенном страшном деревенском доме – там, где никто не мог их найти, чтобы утопить. Всем было не до котят, кошка попрошайничала и получала еду от разных дачников. А дом страшный, потому что уже лет двадцать на него никто не претендовал. Некрашеный коричневый сруб, покосившийся и сгнивший снизу, крыша просела, покрыта мхом. Если заглянуть в окно, то видно, что посреди комнаты стоит гроб – упал с чердака. В этих местах принято было делать гробы заблаговременно и хранить на чердаке, пока не понадобятся. Этот слишком долго ждал своего часа. Потолок от ветхости и сырости проломился, и гроб упал. Так и стоит, никому не нужный. Хозяин дома, видать, давно покоится совсем в другом гробу, а этот брошен, предан забвению. Возможно, как раз в нем и родились котята.
И вы тащите домой этих котят, чертыхаясь. В коробке из-под чего-то – на даче всегда полно коробок. Котята от ужаса притихли. Вы прете их домой, ненавидя осень, размножение, себя. Свое мягкое сердце и эту тупую жалостливость. Ненавидите чертову деревню и то, что вместе с дождями осени и без того нерадужный мир пропитывается страданием все глубже и глубже, а справедливости становится все меньше и меньше. Будто ее смывает дождями. Или люди по какой-то нечестной причине вдыхают справедливость, а выдыхают углекислый газ. И если не ты, то котята замерзнут, небо упадет или случится что-нибудь еще похуже. Кто, если не ты?
Катя везла котят в машине. Мысли мрачнели. Внутри крепло чувство гнева – праведного, справедливого, прожигающего, сильного. Кто, если не она? Ведь так было всегда, сколько она себя помнит. В школе староста, в институте тоже староста, активист, заводила. Организовывала сбор вещей для бедных, возила студентов к ветеранам. Собирала подписи под петициями. Активная гражданская позиция, ё-моё. Родительский комитет в саду и после в школе тоже лежал на ее плечах. И чат совета дома – опять ее же рук дело. Катя почувствовала, что начала заводиться, вскипать. Тут еще эти котики, чтоб их. Но бросить невозможно. Совершенно невозможно. Сколько еще ей придется тянуть на себе? Когда уже можно будет расслабиться? Почему никого рядом нет сильнее, чтобы можно было все это переложить на другие, более приспособленные для этого плечи? Но все почему-то считали, что самые приспособленные плечи – ее, а свои берегли.
Куда же пристроить этих чертовых котят? Первая мысль была отвезти к родителям в их загородный дом. Родители решили зимовать не в городе, прикармливали бы котят. Катя набирала и набирала номера отца, матери. Не отвечают. Она вспоминала, как сильно это бесило ее. Она высказала, что думает про их молчание, выбирая самые хлесткие выражения. Высказала своему рулю, осенней дороге и притихшим от ужаса, жмущимся друг к другу в коробке полосатым комочкам.
Телефоны продолжали молчать, но волноваться не было сил – все силы ушли на злость.
Позвонили Кате ближе к ночи.
Стол уже накрыт. В центре – блины. С тетей Леной еще долго спорили, на дрожжах или без дрожжей. Какое это имеет значение?! Тетя считала, что только на дрожжах. Кисель и кутья. Хотя тетя Лена говорила, что всегда обходились без кутьи, но священник подчеркнул, что именно кутья – основное блюдо.
Отварную курицу на южный манер. Бульон с лапшой тоже по традиции.
Долго не могли решить, куда ставить рюмки с водкой или с водой: за общий стол или отдельно. Даже ругались. Сестра Маша отмахивалась, говорила, что ей все равно, где рюмки. Дядья были за то, чтобы на общий стол, а какая-то женщина с высокой прической, будто приехавшая на машине времени из восьмидесятых, говорила, что рюмки должны быть обязательно у кровати.
Маша завесила зеркала, и ее силы на этом закончились. Она сидела в кресле, замотавшись в серый плед, и делала вид, что она сова. Или ваза с изображением совы. Худой измученной совы. Катя злобно поглядывала на сестру, но никак не могла придумать, чем ее занять. Женщины хлопотали на кухне, носили на стол угощения. Мужчины кучковались по возрасту, часто выходили курить. За окном шел дождь со снегом. С курток в коридоре капало.
Все случилось так неожиданно. И так быстро надо было принять столько решений. Все свалилось на дочерей. Маша сразу же замкнулась в себе, и Кате снова пришлось разгребать дела. Документы, родственники, коллеги по работе, друзья семьи. Хорошо, что тетя Лена помогла.
Маша сидела в полузабытьи и пыталась вспомнить, было ли у нее хоть какое-то предчувствие – знаки, сны. Что-нибудь, любое предзнаменование. Нельзя же вот так, без предупреждения совсем.
– Пригласи всех за стол, – старшая сестра сказала строго, холодно, вложив в слова презрение и превосходство.
Маша развернула кокон из пледа. Вытянула тонкие ватные ноги, вставила их в тапки.
– Пожалуйста, садитесь за стол, – Маша повторяла фразу, обращая ее скорее в воздух, нежели конкретным гостям. Вышла на лестницу к лифту и повторила на лестнице. Гости молча шли рассаживаться. Окно у мусоропровода было приоткрыто. Курильщики не хотели выходить на улицу и делали свои курительные дела тут, стряхивая пепел в банку из-под оливок, а дым по возможности выпуская в форточку. Маша глядела в окно стеклянными глазами. На край рамы сел голубь, и вдруг Маше показалось, что это не простой голубь. Она гадала, кто он. Мама или отец? Голубь таращил пустые глаза и распушал перья, чтобы они побыстрее просохли. «Наверное, отец», – подумала Маша.
