I
Пятница – классный день. А сегодняшняя – вдвойне. Во-первых, Дмитрий Сергеевич сдал отчет по испытаниям уровнемера, а во-вторых, вечером – футбол. Купив бутылку пива, инженер спешил домой. Шел легкий снежок.
У подъезда курил Леша, сосед по этажу хрущевки. Леше перестройка дала шанс. Он работал в торговле, то ли экспедитором, то ли водителем, а, может, и тем, и этим. Про то Дмитрий Сергеевич не ведал. Во всяком случае, Леша умел, где надо, ухватить, и вовремя смыться. Он имел полную добродушия жену Тоню и видавшую виды иномарку.
– Привет, Сергеич! – Леша выбросил окурок. – С работы?
– Здравствуй, Алексей. Откуда же еще?
– Футбол будешь смотреть?
– А как же! Наши им сегодня ввалят.
– Сергеич, если твой телепумпер сдохнет, приходи к нам. Я на той неделе «Филипка» себе привез. Европа. Голландия. Двадцать пять дюймов. Ты не стесняйся. Тоня любит гостей. Мы с тобой по-соседски…
– Спасибо, Леша. Надеюсь, мой «ящик» выдержит.
Подниматься по лестнице с каждым годом тяжелее. Он давно жил в этом доме, лет двадцать. Бесчисленное количество раз поднимался на пятый этаж. И с сумками, и с тележкой, с которой теперь ходит за продуктами. Давным-давно таскал своего Вовку вместе с коляской, а сейчас лестничные марши давались с трудом. Пятьдесят один год. Он даже подумывал поменяться на первый этаж, но внизу шум и пыль, и молодежь летом бренчит на гитарах до трех ночи. А в пять уже собираются на похмелку «братья по разуму», и ведут в ожидании гонца свои неспешные беседы, прерываемые взрывами хохота.
«По-соседски» означало бутылочку, а то и больше.
В ожидании футбола Дмитрий Сергеевич поджарил картошки, почистил воблу (он очень любил воблу), открыл бутылку пива, и подложил подушку в свое промятое, но такое удобное кресло. Купить бы новое, да где взять денег? Всю жизнь он работал стадвадцатирублевым инженером, хотя одно время получал даже миллион двести тысяч обесцененных бумажек. Сейчас, правда, стало лучше, он смог немного откладывать. Надо бы купить и новый телевизор, и накопленного уже хватает, но Дмитрия Сергеевича одолевала ностальгия.
Он собирался съездить в свой родной город, маленький и пыльный, откуда уехал семнадцатилетним мальчишкой поступать в институт. Город, стоящий на высоком берегу Волги, где живы еще деды, умевшие построить настоящий речной чёлн, проконопаченный паклей, и просмоленный, легкий под веслами, и просто летящий под пятисильным мотором «Стрела». Где по Волге ходят маленькие пароходики до прибрежных деревень, автобусы ездят медленно, переваливаясь с боку на бок по плохим дорогам, а люди разговаривают тем мягким волжским говором, который безуспешно пытаются изобразить московские артисты в фильмах про Горького. Где есть бор из прямых, как стрела, сосен, место встреч влюбленных, и прогулок молодых мам с колясками. И заветная старая сосна, около которой десятиклассник Димка Максимов впервые неумело поцеловал девушку. Где в маленьком ресторанчике подают замечательный фритюрный пирог с большой чашкой горячего бульона.
Дмитрий Сергеевич не был там пять лет, с похорон матери. А отец умер… боже мой, уже шестнадцать лет. Останавливаться придется в гостинице. В единственной в городке гостинице, под названием «Чайка», стоящей волжском бульваре. Он хотел побродить по улочкам, посмотреть на Волгу с высокого берега, сходить на кладбище, поклониться родительским могилам. Скорее всего, последний раз…
Он хотел устроить себе праздник души, снять одноместный номер с видом на Волгу, несколько дней бродить по забытым местам, прокатиться на пароходике, и иметь достаточно денег, чтобы о них не думать, а обратно ехать в вагоне «СВ»…
Дмитрий Сергеевич помнил еще настоящие черные паровозы, которые легко вели пассажирский состав до Александрова; там прицепляли электровоз, и уже он тащил поезд дальше, в Москву. Как будто те черные трудяги недостойны появляться в надменной столице. И они, вздохнув паром, попив александровской водички, возвращались назад, прихватив с собой товарные составы.
Он помнил машинистов, одетых в черные суконные куртки с блестящими пуговицами, широкие черные брюки, черные начищенные сапоги и фуражки с кокардами. Машинисты молча курили около своего огнедышащего монстра, а паровоз тоже курил, и, как живой, иногда сердито шипел, выпуская в обе стороны красивые струи белого пара. Маленькому Димке машинисты казались богатырями, укротившими Змея Горыныча, и он говорил маме, что, когда вырастет, будет «масынистом».
Жизнь – игрушечный паровозик. Он резво бежит по рельсам, исправно тащит вагончики, но в нем нет ни ревущего пламени, ни давления горячего пара.
А еще Дмитрий Сергеевич хотел сходить на рынок, где продают великое множество воблы, прозрачной на просвет, имеющей неповторимый волжский вкус; он накупит целый чемодан воблы, чтобы потом есть ее по одной за вечер, как величайший деликатес. А кто говорит, что сушеной рыбы полно везде, просто в ней ничего не понимает.
Мысли Дмитрия Сергеевича прервал тихий писк. Он поднял голову. Экран телевизора был безнадежно темным. Появился слабый запах озона.
– Черт бы тебя побрал! – радиоинженер Максимов знал, что манипуляции ручками и постукивание по корпусу не помогут. Но покрутил ручки и постучал по корпусу. Авось!
Крякнув от досады, он привычно полез, было, в шкафчик за паяльником. Остановился. До матча осталось пять минут.
«Ну, господин инженер, что будем делать?» – подумал Дмитрий Сергеевич. Не хотелось навязываться в гости к соседу. Слушать матч по радио? Футбол по радио не лучше секса по телефону. Он усмехнулся. «Ну и ничего страшного, Леша сам накаркал».
Через три часа пьяненький инженер вернулся к себе. Наши проиграли, один-два, но соседский «Филипс» покорил его качеством картинки. Удобный пульт, различные опции…
Он включил паяльник.
– Ну, зараза, – процедил он, повернув телевизор, – я тебя или сейчас сделаю, или завтра выброшу. То строчка, то кадрушка, то БП, то МЦ[1]! Ты меня уже задолбал, понятно?
С каждым «то» Дмитрий Сергеевич выворачивал по одному винту, крепящему заднюю крышку.
Сняв ее, он понюхал паяльник,[2] расстелил схему. Линии двоились, он пытался смотреть одним глазом.
– Ну, и что на этот раз?
Дмитрий Сергеевич долго терзал несчастный телевизор, как будто старый аппарат был виноват в том, что наши проиграли, и что у «Филипса» есть пульт, а у него нет, и что качество картинки, и количество каналов несравнимо…
Он паял и перепаивал, менял детали, включал, выключал…
В конце концов, при попытке инженера отпаять загнутую ножку детали, паяльник в пьяных его руках сорвался, и ударил жалом по цоколю кинескопа. Послышалось жуткое шипение, «последний вздох», когда кинескоп, через трещину, (надо полагать, со злорадным удовольствием) всосал в свое вакуумное нутро атмосферный воздух. Теперь он годился только на помойку.
