* * *
Тесно. Тесно-то как. Бежали все – бежала и я. Корабль трясло. Основное освещение уже издохло, и теперь над душным потоком людей теплились аварийные маячки.
Тесно – и жарко.
Позади слышался визг складывающихся переборок, треск жилых времянок, наполнявших трюм. И кто-то кричал, что-то упругое и скользкое попалось под ноги.
«Рука», – подумала я, а потом меня нагнал свист.
И разом не стало всего – гравитации, звуков, жалких оранжевых лампочек. И воздуха тоже не стало. Поперек коридора пошла трещина, и мы оказались среди звезд.
Я не могла дышать, но все еще могла видеть. Крупные обломки нефа раскрывались вокруг меня. В висках ровно стучал пульс. Рядом проплывали тела. Я видела, как пузырится кожа под шерстью баронианского матроса, я знала, что его кровь сейчас вскипает, а такой нужный воздух разрывает ему легкие.
Агония.
Из-за обломка показался вытянутый силуэт. Он скользил, ненадолго скрывая звезды, – корабль, уничтоживший нас. Исполнитель воли Мономифа замедлил ход, и сквозь пустоту я на мгновение ощутила его взгляд – пристальный, изучающий. Ошарашенный.
«Он меня убил, – на пробу подумала я. – Ему незачем подходить так близко к цели».
Он все плыл – пугающе неспешно, а я не торопилась умирать.
«Ты всего лишь исполнила свой долг, доченька». Голос был строгим, в нем звучала гордость за меня.
Я? Долг? А, ну да.
Все изменилось. Теперь я смотрела на бойню иначе: сквозь прицелы инквизиционного фрегата, сквозь километры. Подсвеченные компьютерами биометрические сигналы быстро гасли. Последней исчезла метка маленькой рыжей девчушки в персиковом платьице.
Я помню его, наверное, по секундам – свой последний день на работе: как открыла глаза, когда щелкнул свет, как приняла душ, как одевалась, как натирали кожу застежки белья, как обожгла язык кофесинтом, как подумала, что ненавижу кофесинт… Словом, это был отличный образчик моего планетного дня. Только вот дальше всегда шла канцелярщина, шатание по офису департамента, сидение с ногами на столах у коллег. Сегодня у меня в карманах лежал комплект служебных карт, которым не место в кармане безработного гражданина третьего ранга.
Безработного – потому что в кейсе лежит заявление. По форме, бумажное, написанное своей рукой. Черт, своей рукой – это такая дикость.
Заявлению не лежалось в синтетике, оно хотело взрыва эмоций, хотело, чтобы шеф выкатил глаза, чтобы капитаны сказали: «Да ты что?» Чтобы в канцелярии шушукались: «Слыхали? Люэ ушла. Совсем». Чтобы даже в поганой забегаловке на втором уровне два дня говорили, как я вошла в кабинет к шефу – красивая, подтянутая, наглая и рыжая. В этом месте кто-то непременно вспомнит, какая у меня задница. И тут все выпьют.
И чем ближе чертова дверь, чем чаще кивки всяким-разным знакомым, тем больше я понимала: да никто так не скажет. А скажут:
«Нервы… Да».
«Ну, так ей и надо».
«А слыхали, что у психодинамиков ей прописали?»
И вся затея казалась такой убогой, что и не передать. По правде, если бы не сны, я бы так и не пошла дальше рабочего места. Я бы сидела, глядя в зеркальный стол: слева – голопанель, в уголке маякует сетевой пейджер, в почте снова куча дел, чтобы было чем занять скучное межвылетное время скучного капитана невеселой инквизиции.
Я бы сидела и смотрела на эти канцелярские богатства, а перед глазами маячил бы взорвавшийся неф. Драный неф драной Альдибахской торговой корпорации. Неф, в котором должна была быть только контрабанда.
* * *
Курс оверсаном себя оправдал. На траекторию перехвата я вышла с такого угла, что драпающий ублюдок оказался во всех перекрестиях сразу. Курсант бы описался от радости: хоть торпедой, хоть «линейкой» – не промажешь, чем ни стреляй.
И я выбрала торпеду.
Я, черт возьми, выбрала торпеду.
Кластерная боеголовка, водородный ускоритель. Как любит говорить идиот Тодд, «перфоратор». Так уничтожают корабль, с которого нечего брать, а мне не нужна была протоплазма с B4K. Совсем не нужна – да никому она толком не нужна, эта дрянь, из нее только сцинтиане лепят себе синтетические органы.
Когда корабль разломало пополам, я удивилась: «Наливной же неф должен быть, нет?»
Когда из пробоин рванули струи замерзающего воздуха, я обалдела.
А когда я увидела тела…
Это были тела обычных колонистов, которых пытались тайком вывезти с B4K до начала прокураторской проверки. Обычные нелегалы-добытчики – сцинтиане, баронианцы. Люди.
В прицелах оптических градаров плыли тела. Некоторые – в облачках собственной крови, некоторые – в струях смерзающегося газа. Некоторые еще двигались.
Я видела смерть пилотов – тяжеловооруженных мужиков в скафандрах, я резала капсулы и гразерами расстреливала спасательные боты пиратов…
Знаете, что самое страшное?
Это космос. Они не кричали. Они просто извивались, корчились – в тишине. А еще там, за облаком пара и обломками, сияли какие-то две звездочки – и вот они меня добили, потому что так нельзя: распухающие тела, судороги, неф, оказавшийся нелегальским, – и вот эти две чертовы холодные игрушки.
Я пробовала рассматривать фотографии, по кадрам изучала запись бойни, я жрала литрами кофесинт, чтобы не спать всю ночь. Я сделала почти все, но не чувствовала того, что должна была.
Раскаяния. «Mein Gott, я не хотела».
Страха. «Как мне теперь жить?»
Сочувствия. «Они мучились».
Вины. «Они умерли из-за тебя. Сдохни, сука».
Психодинамик вообще страшно удивился, когда я ему изложила суть проблемы, Этот мудак сказал, что мне радоваться надо. Я сказала, что сейчас достану скорчер и проверю, буду ли я чувствовать вину за его смерть. Будет ли мне сниться его смерть – его глазами.
Я полюбила сидеть в Мемориальном парке Нуклеуса. Голографическая фальшивка меня не интересовала – меня интересовали люди. Скольких и как именно надо убить, чтобы что-то почувствовать? Может, лучше сразу ребенка – им и обойтись?
А хватит ли?
Меня готовили с детства, меня, совершенного пилота для нового поколения кораблей. Сингл-класс – это вам не консервные банки с сотнями балбесов на борту. Это ты и космос – один на один. Вокруг тебя пустота, на тебе тысячи тонн брони, топлива и стволов, а впереди дичь. Всегда есть дичь, потому что даже в этом драном мире есть не такие, как все. Есть те, которых не устраивает Мономиф.
«Ты моя умничка», – сказала мама.
«Я тобой горжусь», – сказала мама.
«Твой отец был великим человеком», – сказала мама.
Она всегда что-то такое говорила, и плевать, что я – офицер с высшим доступом – так и не нашла в базах ни одного выдающегося человека по фамилии Люэ. Наверное, если бы мама не сошла с ума, выдумала бы что-то о партеногенезе.
Я сидела в парке, смотрела, как нарисованное солнце блестит сквозь нарисованные деревья, и думала о том, кто я. Безотцовщина, гражданка третьего ранга, рыжая коза. Подданная Первого Гражданина. Капитан фрегата «Тиморифор».
