Райан Рэч провел два месяца без сознания; наконец он открыл глаза. Точнее говоря, сморщились двести миниатюрных складчатых пленок-затворов из грязноватой лилово-коричневой кожицы, что позволило Рэчу взглянуть на мир по-новому.
Примерно двадцать секунд Рэч напряженно смотрел на внезапно ворвавшийся в сознание лихорадочный кошмар, на абсолютно невыразимое безумие. Он слышал пронзительные прерывистые звуки – каким-то образом ему казалось, что он мог их распознать. Его мозг перенапрягся и отказался от дальнейших усилий, напряжение исчезло. Рэч снова потерял сознание.
Доктор Плогетц, коренастый седой коротышка с гладкой розовой физиономией, опустил бинокулярный платоскоп и выпрямился, продолжая смотреть на то, что лежало на процедурном столе, после чего повернулся к человеку в серо-зеленой униформе с тремя многолучевыми золотистыми звездами командора сектора на предплечье. Лицо командора, тощее, смуглое и жесткое, сохраняло суровое выражение, лишенное всякого чувства юмора.
«В физиологическом отношении все в полном порядке, – заключил врач. – Нервные соединения зажили, адаптеры кровеносной системы функционируют безотказно…»
Он прервался. Черная нечеловеческая фигура, растянувшаяся на столе с мягкой обивкой – с большой головой гигантского насекомого, в облегающем грудь и спину плаще длинного черного панциря, с причудливо сочлененными ногами – пошевелила правой передней конечностью: эластичным щупальцем с крапчатой серой тыльной поверхностью и беспорядочным набором сероватых крыльчатых пальцев.
Доктор Плогетц снова взял платоскоп и внимательно рассмотрел органы внутри заключенного в хитиновый панцирь торса.
«Рефлекс! – пробормотал он. – Как я упомянул, нет никакого сомнения, что перед нами – физиологически здоровое существо. В психологическом плане… – врач поджал губы. – Конечно, еще рано делать какие-либо выводы с уверенностью».
Командор Сандион кивнул: «Когда к нему вернется сознание?»
Доктор Плогетц нажал на штырек наручных часов. Из миниатюрного громкоговорителя послышался голос: «Слушаю вас, доктор?»
«Принесите головной чехол из сонфрана… скажем, примерно двадцать шестого размера». Обращаясь к Сандиону, он пояснил: «Введу ему стимулирующий препарат – он сразу оживится. Но прежде всего…»
Вошла медсестра – темноволосая, голубоглазая, исключительно привлекательная – с чехлом в руке.
«А теперь, мисс Элдер, – сказал врач, – наденьте чехол так, чтобы он полностью окружал оптическую щель. Но проследите за тем, чтобы не заблокировать похожие на жабры маленькие клапаны по обеим сторонам головы».
Прежде, чем продолжать разъяснения, Плогетц глубоко вздохнул: «Я хотел бы свести к минимуму шок, которому подвергнется его мозг. Несомненно, визуальные впечатления приведут его в замешательство – мягко говоря. Следует учитывать, что спектр цветового восприятия фалида в два раза обширнее типичного человеческого, поле его зрения – в три или четыре раза шире. У фалида двести глаз, его мозг должен координировать и объединять сигналы, поступающие от двухсот отдельных оптических органов. Человеческий мозг интегрирует два изображения; неизвестно, способен ли он делать то же самое, обрабатывая двести изображений. Именно поэтому мы не тронули небольшую часть первоначального мозга фалида, а именно нервный узел, координирующий визуальные сигналы». Доктор Плогетц прервался, чтобы бросить оценивающий взгляд на сложно устроенную черную голову существа.
«Даже при содействии центра обработки визуальной информации перед глазами Рэча предстанет новый, фантастический мир, – задумчиво продолжал врач. – Сочетание всех изображений, регистрируемых глазами фалида и объединенных сохранившимся нервным узлом – нечто, чего никогда не испытывал ни один человек».
«Не сомневаюсь, что нагрузка на его нервную систему будет огромной», – заметил Сандион.
Врач кивнул и проверил правильность расположения чехла, закрывшего черную голову.
«Два миллилитра трехпроцентного раствора артродина», – сказал он медсестре, после чего снова повернулся к Сандиону: «Мы оставили без изменений еще один нервный узел первоначального мозга – центр обработки и распознавания речи, так как информация такого рода, скорее всего, играет существенную роль в процессе организации визуальных данных. Остальной мозг фалида пришлось удалить – что достойно сожаления во многих отношениях. Воспоминания и ассоциативные связи оказались бы бесценным подспорьем для вашего молодого человека, причем у фалидов, разумеется, есть особые органы чувств, отчет о функциях которых мне хотелось бы получить, так сказать, из первых рук».
«А, да-да! – спохватился врач, когда медсестра передала ему шприц для подкожных инъекций. «Странное дело! – продолжал он, используя шприц по назначению. – Я могу вживить человеческий мозг в это… в это существо, тогда как, если бы я пересадил этот мозг в тело другого человека, пересаженный мозг не прижился бы». Плогетц вернул порожний шприц медсестре и вытер руки салфеткой: «Мы живем в странном мире – не правда ли, командор?»
Командор Сандион бросил на врача быстрый язвительный взгляд и кивнул: «Вы правы, доктор – мы живем в очень странном мире».
Личность – ощущение безошибочного отождествления со своим «я» – всплывала, как пузырь из сумрачных глубин. Снова сморщились две сотни маленьких «жалюзи» оптической щели, опоясывавшей более чем половину окружности новой головы Райана Рэча. Он не видел ничего, кроме темноты – что-то препятствовало зрению.
Он неподвижно лежал, припоминая сумасшедшую суматоху света, форм и неизвестных цветов, привидевшуюся раньше – в данный момент его вполне устраивала темнота.
Постепенно он начинал осознавать новые ощущения своего организма. Он больше не дышал. Вместо этого постоянный приток воздуха поступал по пульсирующим каналам и выходил через клапаны-жабры у него на голове. Какой именно момент можно было назвать «вдохом», Рэч не мог определить.
Он осознал также необычную осязательную чувствительность, позволявшую распознавать текстуру поверхностей. Осязательные участки находились с тыльной стороны и на концах его передних конечностей, тогда как остальное тело не отличалось такой восприимчивостью. Почти не двигаясь, он мог с точностью распознавать качество ткани на столе, структуру и взаимное расположение нитей этой ткани, а также сущность отдельных волокон, то есть свойственный только им индивидуальный характер.
Он слышал пронзительные, резкие звуки. И тут же понял, с шокирующей внезапностью, что это были человеческие голоса. Кто-то звал его по имени.
