Если верить Новгородской первой летописи, в 1384 году «поставиша новгородци городъ каменъ на Лугѣ, на Ямѣ, милостiю святѣи Софѣи, а поспѣшенiемъ великаго Михаила архистратига, а благословенiемъ отца своего владыцѣ Алексѣя, толко въ 30 дни и въ 3 дни».
После Русско-шведской войны около ста лет город находился в составе Швеции, пока не был отвоёван Петром I во время Северной войны. Во время Второй мировой на три года нас оккупировали немцы (здание гестапо располагалось в нынешней зубоврачебной клинике). Наверное, поэтому кингисеппцев сильно тянет в Европу.
Через какое-то время после вышеописанных событий в Кингисеппе появился я.
Мой папа родился в деревне Мохово, в ста километрах от Кемерово, мама – в посёлке городского типа с парадоксальным названием Новый городок в 40 километрах от Мохово. Познакомились они в Кингисеппе. Почему они не могли познакомиться в Сибири, а притащились на другой конец страны, я не знаю. Моя жизнь началась с нелепого стечения обстоятельств, примерно в таком же духе и продолжается.
Поэт-эгофутрист Игорь Северянин, бывший проездом в Кингисеппе в 1918 году, написал о нем следующее:
Всегда-то грязный и циничный,
Солдатский, пьяный, площадной,
С культурным краем пограничный,
Ты мрёшь над лужскою волной.
Еще в своём стихотворении он назвал мой город «растяпой» и «ползучим». К XXI веку мало что изменилось по сравнению с 1918 годом.
Население около 50 000 жителей. Из развлечений: сауны, бильярд и ночной клуб, за вход в который многие расплачивались не только деньгами, но и зубами – такая валюта у нас всегда была в цене.
В общем, романтичным юношам, любящим длинные волосы, пирсинг и творчество групп лейбла «Кап-кан» было сложновато. А я был именно таким юношей.
Мне очень памятна история, когда моего друга поймали гопники и вырвали ему кольцо из губы. Почему-то шилом. Засунули шило под кольцо и дёрнули.
Вообще выходя вечером на улицу в спущенных штанах, с длинными волосами (а у одного из нас даже были дреды!), с серьгой в ухе (тем более в лице) ты вполне серьёзно рисковал если не жизнью, то здоровьем, поэтому каждая вечерняя прогулка была для нас чем-то вроде вылазки партизан в стан врага.
В общем, все люди, выделявшиеся внешним видом, были обречены рано или поздно познакомиться друг с другом.
Поэтому я не был удивлён, когда в августе 2008-го в самой главной социальной сети мне написал Феликс Бондарев с предложением выпить. Посмотрев его фотографии, я вспомнил, что уже видел его на прослушивании музыкальных групп для участия в Дне молодёжи (за год это была единственная возможность хоть где-то сыграть в Кингисеппе). Я там прослушивался с группой Red rum, играли мы вещи с шедевральными названиями «Крыса», «Армагеддон» и чуть ли не кавера на Amatory. А Бондарев выступал с группой Siverski 72, играли они какой-то гаражный рок. Бондарев был потрясающе нелепо высок, в зелёных джинсах, тёмных очках в помещении, он ни с кем не говорил, даже с участниками своей группы. «Сиверской» называлась психиатрическая клиника недалеко от Кингисеппа. В общем, образ у него был замечательный, и предложение выпить я принял с радостью.
Мы пили портвейн с колой в пропорции один к трём. В Кингисеппе напиток получил название «Байкал-дегенерат» за сходность по вкусовым и цветовым качествам с напитком «Байкал» и способность превращать любого человека в тупое бревно в случае неправильной дозировки продукта. Потом мы звонили по телефону девушке Бондарева и хором пели в трубку: «Вчера ты дала мне и думаешь, я в долгу». Не помню точно, чем закончился вечер, но расстались мы довольные собой и друг другом.
С того августа мы поддерживали дружеские отношения. Я ходил на концерты уже созданного проекта Red Samara Automobile Club, Бондарев в ответ приходил на Never Trust Hippie, где я кричал оголтелый маткор, а после развала группы – на концерты Он Юн.
Музыкально мы не пересекались, кроме каких-то курьёзных случаев, как, например, моё участие в записи «Волк-альбома» RSAC с исполнением подделки под белогвардейский роман. А так в общем было как-то незачем, и мы даже не рассматривали возможность совместного сотрудничества.
