Когда Маури́н просто смотрел на мир вокруг себя, все было хорошо: люди улыбались, поздравляли, говорили, что сегодня состоится одно из величайших открытий в истории человечества. Но потом он закрыл глаза. Всего на мгновение, на долю мгновения, чтобы моргнуть – сколько времени вообще требуется векам, чтобы привычно сомкнуться и разомкнуться? Однако когда Маурин открыл глаза, все вокруг него были мертвы.
Врач, говоривший, что все идет по плану, лежал у стены – странно изогнутый, явно сломанный. На белом халате – темное пятно, промокшая ткань прилипла к обнажившейся кости позвоночника. Две медсестры – странная груда возле стола, невозможно теперь понять, где заканчивается одна женщина и начинается другая. Ассистента трудно опознать, то, что природа навсегда хотела скрыть внутри человеческого тела, теперь снаружи, повсюду.
Маурин почувствовал, как ужас накрывает его ледяной волной, пробирается под кожу, в каждую клеточку тела. А ведь он был не из пугливых, офицер космического флота как-никак! Маурин видел смерть – и приносил смерть. Но с таким абсолютным, мгновенным разрушением, не убивающим человеческие тела, а превращающим их в ничто, он еще не сталкивался. В груди кольнуло острой болью, и стало тяжело дышать. Маурин понятия не имел, что и как произошло, он даже не был готов узнать. Он просто зажмурился, спрятавшись от нагрянувшей беды вот таким наивным детским способом. Он все равно ничего не смог бы сделать, то, что уничтожило людей за миг, вот-вот доберется до него, оно никуда не исчезло – не успело бы! И если ему суждено умереть, пусть это произойдет быстро.
Он замер, ему не хотелось метаться и продлевать собственный ужас. Пусть все произойдет быстро, чтобы он не видел, не знал, не успел понять…
– Капитан Го́дфри… Капитан, с вами все в порядке?
Глаза снова открыты – а мир снова изменился. Вокруг чисто, освещение работает нормально, кровью совсем не пахнет. Люди, которые были размазаны по полу кровавыми ошметками, стоят рядом с Маурином и встревоженно смотрят на него.
– С вами все в порядке? – повторяет врач.
Кровавое видение развеивается, как утренняя дымка, вместо ужаса приходит стыд. Теперь уже очевидно: это было нечто вроде панической атаки. Другого объяснения нет, мертвые не поднимаются из могил!
Пожалуй, Маурину стоило признаться в этом, а он просто не смог. Он понимал: из-за проблем с психикой эксперимент вполне могут прервать. А Маурин слишком много времени и сил потратил на подготовку, да и не сомневался он: второго шанса ему никто не даст. Желающих занять его место хватает!
Поэтому он отработанным дыхательным упражнением успокаивает разогнавшееся от страха сердце и улыбается медикам.
– Я в порядке. Мы можем начинать.
Вряд ли они поверили ему, но у них тоже не было желания срывать эксперимент. Маурин хотел коснуться вечности – ведь тот, кто касается чего-то первым, обретает бессмертие. Врачам было любопытно так, как бывает только ученым, ставящим науку превыше всего.
Маурин тогда надеялся, что этот странный, необъяснимый случай был разовым. Сдали нервы – человек не идеален! Повторения точно не будет. Его подсознание должно сообразить, что эксперимент начался, обратной дороги нет, и успокоиться.
Конечно же, так просто ничего не закончилось. Но когда его жизнь вообще была простой?
Вот он беседует с одним из главных врачей в медицинском кабинете. Вдох-выдох. Этот врач валяется на полу, разорванный на части, между которыми протянулись широкие багровые полосы.
Вот Маурин улыбается девушке, которая управляет роботами в столовой. Кажется, девушку зовут Лидия или Глэдис… что-то такое. Это не так уж важно. Глаза закрываются на миг. После этого мига девушка наполовину в котле с кипящей водой, и ее имя не имеет значения.
Вот охранники о чем-то шутят с Маурином – один из них служил на другой космической станции лет пять назад, они, оказывается, были знакомы. Потом пауза, небольшая, столько времени человеческому сердцу требуется на один удар. Потом охранников нет, их не существует, есть только плоть разных людей, пробитая костями друг друга.
– Насколько часто повторяются эти видения, капитан Годфри? – спрашивает психолог.
Маурин все же решился рассказать правду хоть кому-то. Психолог – часть команды эксперимента, врач это сразу обозначил. Теперь, когда все началось, Маурина отсюда не вышвырнут и на дублера не заменят, можно не молчать.
Психолог воспринял его историю на удивление спокойно, будто ничего особенного не случилось. Просто элемент рабочего процесса. Это несколько успокоило Маурина: никто ведь не говорил, что эксперимент пройдет идеально!
Так что можно не обращать внимания на то, что психолог не всегда жив. Иногда он смотрит на Маурина умными темными глазами. Иногда этих глаз не видно – глазницы опустели, на лице потеки крови, голова закинута назад так, что не приходится сомневаться: от шейного отдела позвоночника мало что осталось.
– Иногда, – отвечает Маурин мертвецу. Запах крови теперь стал привычным, он не исчезает даже в моменты, когда все идет хорошо.
– Что вы чувствуете в такие периоды?
– Страх.
Это правда – но не вся правда. Чуть подкорректированная ее часть, призванная уберечь эксперимент от закрытия.
Страх Маурин чувствовал раньше. И не страх даже, а абсолютный, животный ужас. Нечто подобное, пожалуй, почувствовал первый разумный человек, осознав, что смертен.
Однако позже страх начал отступать, ослаблять хватку. Каждый новый приступ пугал Маурина все меньше. Хотелось списать это на понимание того, что иллюзии ничего по-настоящему не уничтожают, если зажмуриться, а потом открыть глаза, все будет хорошо. Но причина таилась не только в этом…
С каждым днем Маурин все четче чувствовал: ему все равно. Все равно, что будет с этими людьми, с экспериментом, даже с ним самим. Он продолжал жить, но скорее по инерции. Он все еще помнил, чего хотел в самом начале эксперимента, однако это потеряло значение. Он находился здесь, потому что ему некуда было пойти, да и не хотелось.
– Это вполне нормальная реакция, – заверяет его психолог. Широкая улыбка расцветает под пустыми глазницами. – Никто на самом деле не умер, вам не о чем беспокоиться.
– Да, я знаю.
– Пока обойдемся даже без вспомогательной терапии. Мне кажется, вы справляетесь.
– Спасибо. Я стараюсь справляться.
Это были глупые слова и глупое решение. Нельзя справиться с тем, что тебе совершенно неподвластно. Но Маурин уже не верил, что психолог способен на большее. Да и дела ему не было… Он продолжил существовать. Безразличие уже не мелькало отдельными приступами, оно надежно закрепилось в разуме и душе.
Благодаря этому Маурину несложно было принять смену одной реальности на другую. Теперь светлые картины становились вспышками, а мир разгромленной, окровавленной станции оставался рядом все чаще. Люди, имена которых Маурин почему-то забыл, просто исчезали. Они уже и мертвецами-то не были, только последними посланиями, которые он обнаруживал рядом с собой. Лужами крови. Изодранной одеждой. Лоскутами кожи на полу и стенах.
