Десять лет назад Суд по делам семьи и несовершеннолетних округа Фэрфакс, штат Вирджиния
Нина Эсперанса взглянула на человека, от которого зависела ее судьба. Судья Альберт Макинтайр молча листал представленные на рассмотрение документы. Сидя за длинным дубовым столом, Нина постаралась унять дрожь в коленках и придать лицу учтивое выражение. Бумаги подшиты к делу, показания даны – осталось выслушать вердикт.
Наконец судья поднял взгляд и объявил:
– Я готов утвердить ваше ходатайство, однако сперва хочу убедиться, что вы осведомлены о последствиях. Решение суда отмене не подлежит. Отныне ответственность за все ваши действия полностью ляжет на вас.
Адвокат Кэл Уизерс поправил тугой воротничок рубашки.
– Она согласна, ваша честь.
Уизерсу поручили представлять интересы Нины на слушании. В свои семнадцать она еще не имела права самостоятельно обращаться в суд. Седовласый адвокат держался спокойно и деловито, что выдавало в нем опытного юриста. На его изможденном, изрезанном морщинами лице отразилось многолетнее бодание с судебной системой по делам несовершеннолетних, где справедливость торжествовала отнюдь не всегда.
Мельком взглянув на Уизерса, судья обратился к девушке, чья жизнь должна была вот-вот измениться навсегда:
– Я понимаю, почему вы подали прошение об эмансипации[1]. Особенно теперь, в свете последних событий.
Те немногие, кого допустили на закрытое слушание, заерзали на стульях, однако Нина не шелохнулась. После случившегося она поклялась себе никогда больше не доверять опекунам. Если судья отклонит ходатайство, она снова сбежит из дома. И уж на этот раз не объявится до совершеннолетия.
– Вы доказали, что в состоянии себя обеспечить, – продолжил судья Макинтайр. – Вот только как вы намерены жить дальше? Есть ли у вас планы на будущее?
Не успела Нина открыть рот, как Уизерс сообщил:
– Ваша честь, в представленных документах сказано, что мисс Эсперансу приняли в Университет Джорджа Мейсона[2]. Кроме того, ей назначили стипендию и частично выделили средства на оплату обучения. Она уже работает на полставки, а жить планирует в общежитии, которое…
Судья остановил его взмахом сухощавой, в возрастных пятнах руки.
– Пусть юная леди ответит сама.
Уизерс хотел вмешаться, дабы оградить подзащитную от щекотливых расспросов. Вместе с сотрудницей службы опеки он проинструктировал ее накануне слушания. На случай, если судья спросит о карьерных планах, они заготовили трогательную речь о том, как Нина решила стать медсестрой, воспитательницей в детском саду или вступить в Корпус мира[3]. Что вообще-то ложью не являлось: она действительно рассматривала эти варианты. Хотя быстро их отмела. Теперь Нина твердо знала, чему на самом деле хочет посвятить остаток жизни. Вот только одобрит ли ее выбор судья?
Уизерс незаметно коснулся ее ноги носком ботинка. Нина знала, каких слов от нее ждут, однако не привыкла поступать по чужой указке. Возможно, поэтому и меняла приемные семьи как перчатки.
Нина выбрала правду.
– В университете я буду изучать уголовное право, – приосанившись, заявила она. – А затем устроюсь детективом в полицию, чтобы до самой старости ловить ублюдков, которые мучают детей.
Уизерс спрятал лицо в ладонях. Сотрудница службы опеки мотнула головой.
Не обращая на них внимания, Нина обратилась к судье:
– Достаточно четкие планы, сэр?
Макинтайр прищурился.
– А психолога вы продолжите посещать?
– Да, сэр.
– В силу многих причин вы рано стали самостоятельной, мисс Эсперанса, – заключил судья. – Но вот вам мой совет: когда необходимо, научитесь принимать помощь от других.
Зал погрузился в молчание. Все взгляды обратились к Макинтайру.
Нервы у Нины, и без того расшатанные, были натянуты до предела. Вдруг судья решит, что сама она не справится? Девушка затаила дыхание.
Спустя целую вечность тишину нарушил басовитый голос:
– Я удовлетворяю ваше ходатайство.
Нина с облегчением выдохнула.
– Теперь что касается остального, – сурово продолжил Макинтайр, и улыбка на лице у девушки угасла. – Вы также подали прошение о смене фамилии. – Он показал собравшимся нотариально заверенный документ. – Вы намерены поменять фамилию Эсперанса, данную вам в младенчестве, на Геррера. Но вы и так сможете это сделать – в восемнадцать. Всего через год. Зачем спешить?
Уизерс прокашлялся.
– Ваша честь, нынешнюю фамилию моей клиентке дали в приюте, когда стало ясно… – юрист бросил на Нину извиняющийся взгляд, – что ее вряд ли удочерят.
Девушка сцепила руки на коленях и уставилась на переплетенные пальцы. В детстве она ничуть не походила на кудрявых белокурых малышек с блестящими голубыми глазками. Она не могла похвастаться ни фарфоровым личиком, ни розовыми щечками. Соцработники ни разу не назвали ее милой или скромной. Напротив, в обрывках взрослых бесед то и дело проскальзывали слова «упертая» и «своенравная». Малышкой она еще не понимала их истинный смысл, однако сразу уяснила, что эти черты – вкупе с темными волосами, карими глазами и смуглой кожей – отличают ее от прочих девочек.
Девочек, которых удочеряли.
Уизерс поспешил прервать неловкое молчание:
– Раньше у моей клиентки не было возможности решить этот вопрос. Теперь же, освободившись от опеки штата, она хочет, чтобы фамилия отражала ее новое кредо.
– Кредо? – Судья приподнял кустистую бровь.
– Сэр, вы знаете испанский? – спросила Нина, глядя ему в глаза.
– Нет.
Она сделала глубокий вдох. Лучше все выложить без утайки.
– Я отыскала соцработницу, которая занималась мной в самом начале, семнадцать лет назад.
– Мне известно о ваших… обстоятельствах, – помрачнев, произнес судья.
Обстоятельства. Безликий клинический термин, призванный не задеть ее чувства. Судья выразился так из добрых побуждений, но это ничуть не смягчало горькой правды.
Когда Нине исполнился месяц, ее оставили умирать в мусорном баке.
Сглотнув комок в горле, она продолжила:
– Соцработницу зовут Мирна Гонсалес. По ее словам, сперва меня прозвали Малышкой Джейн Доу[4]. А затем подобрали мне этнически подходящее имя – и я стала Ниной. Это английский вариант слова «niña», что по-испански значит «девочка». Миссис Гонсалес надеялась, что я попаду в любящую семью, поэтому дала мне фамилию Эсперанса – «надежда». – У Нины снова перехватило горло, и она еле слышно добавила: – Вот только все сложилось иначе.
