В горы Бырранга не заходили даже нганасаны, а уж они-то до самого побережья Ледовитого океана кочевали – жутко суеверный, темный народ, по словам этнографа, путешествующего с экспедицией Верховенского. Напрочь отказались ступать в предгорья, разбили лагерь довольно близко, но все равно на внушительном расстоянии от гор, которые назвали «Страной мертвых».
– Говорят, нельзя туда ходить, – пояснил этнограф, когда Верховенский пытался понять, почему сопровождающие их оленеводы принялись громко возмущаться и размахивать руками. – Живой человек, попавший на эту землю, становится нгуо – что-то вроде бога по-нашему, но не совсем. Там, в вулканах, спит зло.
– В Бырранге нет вулканов, Павел Анатольевич, вы сами это знаете, – отозвался Верховенский раздраженно. – И богов тоже нет. Есть партия, наука, логика и коллективный труд.
– Откуда же здесь тогда столько вулканических пород? Возможно, их еще не открыли.
– Кого, богов-то? Или вулканы? Глупости это все, – усмехнулся он в ответ. Этнограф по-своему прав: Таймыр еще совершенно не изучен, но Верховенский готов был это исправить. – Таки что, они дальше не идут?
Оленеводы остались позади, а Верховенский с экспедицией двинулись дальше. Стоит признать, что у него эти горы тоже вызывали не самое приятное впечатление – они были черные, как грязь по весне, громоздкие, тяжелые. Гнетущие. Но год назад в них обнаружили следы полезных ископаемых, и перед Верховенским стояла задача определить, насколько труднодоступными будут разработки. Возможно, им удастся стереть еще одно белое пятно на карте молодой страны. Но земли ожидаемо оказались суровыми и неприветливыми, а потому никаких особенных результатов от изучения он не ждал, воспринимал экспедицию скорее как интереснейшее путешествие, уже обогатившее его материалами для книги по геологии. Вклад в развитие науки внести можно разными способами, и лучше всего Верховенский работал не в шахте, а с расчетами и таблицами. Поэтому не гнал рабочих и сам энтузиазмом не блистал, к тому же, позади были нескончаемые километры голой промерзлой земли и тишины – их пришлось бы пройти еще раз, а Верховенский устал от дороги. От крикливых аборигенов, от оленей, от запаха запрелого пота, от сухарей. От всего устал. Зоолог и этнограф тем временем, довольно молодые и все еще окрыленные прошлогодними героическими перелетами экипажа Чкалова, готовые к труду и обороне «стахановцы», перли впереди всей колонны на чистейшем энтузиазме и вере в светлое будущее. А Верховенский, пусть и не менее гордый за родину, свое будущее почти уже обрел и безумно соскучился по дочери Ольге, которая осталась в Сталинграде совсем одна и месяцами ждала его из поездок. И как же все получалось удивительно несправедливо: от чахотки умерла его жена почти двенадцать лет назад, а теперь Верховенский боялся однажды не застать и дочь, из-за той же напасти или любой другой – в пути он проводил несправедливо много времени, а Ольга уже расцвела и жила полной жизнью, в которой ему места оставалось все меньше. Но оттого, что дома его ждали, все равно делалось тепло на душе, когда Верховенский думал о ней в который раз, стоя с железной кружкой сладкой горячей воды, только что с чайника на костре, – чай закончился на прошлой неделе – и смотрел на туман в низине. От мыслей о дочери отвлек подбежавший рабочий.
– Там ето… – мужик, красный от бега, жадно хватал ртом воздух. – Мы чуть тово… А потом все как обвалилось, и проход открылся, Митька полез смотреть, а там…
– Ну?
– Девка мертвая! Коса черная, вот такая, до пяток! Лежит в тряпках, голова на бубне, а в руках что-то держит, мы руки не можем поднять!
В пещере действительно лежала, почти как живая, – если бы не проглядывала натянутая, местами лопнувшая кожа, – девушка в расшитых узорами многослойных одеждах. У Верховенского внутри все замерло от восторга – вот так находка, вся культурная общественность будет о нем говорить теперь с большим уважением, а если он еще привезет шаманку, – а это точно шаманка, судя по одежде и ритуальным предметам вокруг – то станет сенсацией на долгие годы. Этнограф его радостей не разделял, считая, что шаманку трогать нельзя, как и не трогали ее нганасаны, но Верховенский убедил его, что захоронение необходимо изучить – среди предметов могут оказаться шкуры с картами, минералы и еще какие-нибудь важные образцы.
Руки шаманки все же удалось, хоть и не сразу, отнять от груди и развернуть найденный под ними почти истлевший кусок материи, в которой обнаружился черный камень с детский кулачок величиной. Рабочие, ожидавшие увидеть золото или «каменья», плевались, а Верховенский, перерыв все имеющиеся с собой записи, решил, что находка – редкий пластинчатый железняк с неровными изломами. В тот же вечер, рассматривая острые грани, он случайно порезал палец об одну, но не придал этому особого значения. Разве что на секунду ему показалось, будто к порезу приложили раскаленный металл.
Шаманка пролежала в пещере еще месяц, пока велась работа, и все это время Верховенский почти не спал и постоянно пропадал вместе с мужиками – он был уверен, что они вот-вот найдут золото. Он чувствовал, что оно тут есть – словно звало глубоко из-под земли, хотело, чтоб его нашли. Из низины стал валить дым, будто горы проснулись – это были уже известные на момент приезда экспедиции «горящие угли»: здесь постоянно случалось спонтанное самовозгорание залежей угля. И хотя Верховенский простым языком пояснил мужикам, что это естественный процесс, те продолжали перешептываться между собой по вечерам. Дым для них был недобрым знаком.
В горах экспедиция пробыла еще две недели, но безрезультатно, если не считать результатом подробный отчет Верховенского о работах и того, что он составил карту местности, где отметил залежи. Когда он объявил, что работы скоро будут окончены, все вздохнули с облегчением. Накануне же выяснилось, что шаманка бесследно исчезла. С ее пропажей этнограф, вечно зудевший над ухом, словно тоже успокоился и пропадал в своей палатке, целыми днями что-то строчил. Мужики же утверждали, что мумию похитили идолопоклонники-оленеводы, чтобы захоронить подальше от «белого человека», но Верховенский был уверен, что сами мужики и спрятали тело – наслушались россказней о проклятиях и испугались, что если шаманку вынести из могилы, то она нашлет на всех смерть.
– Так а это самое… – Митька, ответственный за работу в шахте, мял в руках снятую с лохматой головы шапку. – Чукчи хоть и чукчи, мясо сырое жрут, а не совсем дураки, ни один еще в горы не пошел.
– Как не пошел? – Верховенский не скрывал скептицизма. – Кто ее тогда здесь похоронил?
