Ubi nec aquila1
Снежный заряд, родившийся в беспредельных просторах Ледовитого океана, со скоростью тридцати метров в секунду ворвался в Ис-фьорден, навалился всей своей мощью на его мёрзлое покрывало, вцепился мёртвой хваткой в каждую неровность вздыбившейся вокруг земной поверхности и трое суток обрабатывал эту часть архипелага.
Снег забил доверху все каньоны, покрыл толстым слоем ступенчатые террасы горных кряжей и ледников, промерзшие почти до самого дна озёра и уничтожил все или почти все признаки человеческого присутствия. Русские и норвежские постройки, дома, бараки, причалы, зимовья звероловов – жалкие потуги людей внести свои порядки в этот дикий край, – всё скрылось под толстенным белым саваном, из-под которого лишь кое-где пробивался то ли пар, то ли дымок, высовывались мачты радиоантенн и стрелы автокранов, торчали несуразные на их фоне трубы теплоцентралей. Редкие фонари электрического освещения придавали пейзажу ещё более необжитый вид. Было очевидно, что «царь природы», стремясь расширить среду своего обитания, в своей неуёмной гордыне явно переоценил свои силы, но признаваться в своём поражении не хотел, продолжая свой многовековой спор со стихией. Вот и теперь снежная шрапнель безжалостно подавила всякую человеческую активность, в буквальном и переносном смысле слова перехватила людям дыханье, не давая им возможности даже носа высунуть наружу.
Но всё в природе имеет своё начало и конец.
Буран к концу третьих суток начал слабеть, а небо стало понемногу расчищаться и приобретать подобие светло-голубого купола гигантского планетария, подсвеченного мириадами ярких звёзд, напоминавших о единстве Вселенной. Высоко над землёй холодными кисейно-рваными языками автогена побежали, то исчезая, то проявляясь вновь, сполохи северного сияния. Полярная ночь достигла своего апогея и на третьем месяце погребального шествия безраздельно царствовала в загадочной тишине.
До полярного дня нужно было ещё дожить.
…Старый шатун появился у посёлка сразу после того, как улеглась метель. Приблизиться к подозрительному нагромождению кирпича и бетона его заставил голод. До этого он бродил в безуспешных поисках пищи по ледовым торосам фьорда Ван-Майен, потом перебрался через перевал Земли Норденшельда и очутился в долине Грён-фьорда. Он долго стоял на гребне горы, возвышавшейся над бывшей голландской факторией, где когда-то вытапливался и отправлялся в Амстердам китовый жир, а теперь жалким напоминанием об этом времени торчали полуразрушенные железобетонные опоры. Медведь вытягивал на шейных шарнирах морду вниз, принюхиваясь к запаху человеческого жилья, переминался с ноги на ногу, пока, наконец, не решился медленно и осторожно спуститься вниз, оставляя за собой чёткий разлапистый след.
Медведь был мудр и многоопытен, вся его сознательная жизнь прошла в окружении двуногих – непрошеных гостей в его заповедных когда-то угодьях. Ему не раз приходилось защищать от них своё исконное право на безраздельную власть. На его счету числилась не одна разодранная в клочья меховая шапка, а то и собака, эта презренная раба двуногого и хитрого существа, а бревенчатые зимовья, неизвестно кем и когда построенные, беспорядочно разбросанные по укромным местам шпицбергенского плоскогорья, помнили не один его опустошительный набег.
Посёлок справа от медведя спал, не проявляя никаких признаков жизни. Тихо и безмятежно было и около аккуратного бревенчатого домика и небольшого деревянного помоста, с которого поднимались или на который садились – он видел это несколько раз сам – шумные железные птицы. Находившийся прямо по курсу домик привлёк его особое внимание, потому что оттуда доносились приторные запахи съестного, оставленного двуногими.
Он перелез через проходящие по поверхности коммуникации, обитые сверху и сбоку толстыми досками, и подошёл к домику – запахи резко усилились. Позабыв о всякой природной и благоприобретённой осторожности, он прямиком направился к двери. Несколько раз толкнул дверь передними лапами, но обитая железом дверь не подавалась. Тогда он встал во весь свой громадный рост, левой лапой навалился на косяк, а правой, словно заправски забивающий гвозди плотник, начал методично стучать по полотну. Дверь задрожала, зашаталась под его ударами и соскочила с петель.
Взломщик на мгновение остановился, прислушиваясь к возможным шорохам изнутри, а потом опустился на четвереньки и решительно шагнул в проём. Пробыл он там не долго. Порушив на пути пару стульев, своротив стол, он устремился к белому шкафу в углу комнаты, ловко приоткрыл дверцу и замер в недоумении: запахи и яркий свет резко шибанули ему в морду, но полки были пусты. Странно… Он заворчал, обманутый своим слишком развитым обонянием, резким движением повалил шкаф наземь и кубарем бросился на выход.
Разочарованный неудачей, он бросился к замерзшему заливу, проворной трусцой пробежался мимо вмёрзших в лёд портовых буксиров, покосился на длинную деревянную лестницу, зигзагом спускавшуюся от посёлка к причалу, оставил позади освещённые тусклым светом склады и бараки и резко остановился. Хотя ветер дул ему в спину, он всё равно почуял впереди близость животных. Их было много, очень много – почти как в стаде моржей или тюленей, которых ему приходилось видеть на подтаявших льдинах. От них несло знакомым запахом молока и свежего мяса, напоминавшего слегка оленину, только ещё более вкусного.
Издалека он услышал какие-то шорохи и возню, неясные звуки существ: кто-то мычал спросонья, а может хрюкал или кудахтал. Это разожгло его воображенье, и он полез по крутому склону навстречу этим желанным звукам и запахам, к большим строениям под железной крышей, огороженным деревянной изгородью. Рядом, за стеной опять послышались голоса встревоженных животных, напомнившие ему рёв моржей. Но он точно знал, что моржей здесь быть не может.
Беспокойство крупных животных усилилось после того, как он подошёл к воротам и толкнул их лапой. Ворота со скрипом распахнулись, ударились об забор и отскочили. Внутри началась форменная паника. Оторопевший от поднятого гвалта, медведь остановился и замер. За его спиной раздался характерный топот, возня с запором и противный скрип отворяемой двери. На снег упал сноп яркого света, заслоняемый тенью двуногого с металлической палкой в руках. Медведь знал коварные свойства этих палок и принял решение не рисковать.