1
Стены тесной таверны уже сотрясались от гула пьяных голосов. После чинных взаимных тостов, после соленых шуточек, после веселой потасовки пришло время танцев на столе. Танцевали с парой служанок – те, раскрасневшиеся, трезвые по долгу службы, но совершенно одуревшие от блеска эполетов, от всех этих пуговиц, ножен, нашивок и страстных взглядов, из кожи лезли вон, лишь бы угодить господам гуардам.
Грохались на пол бокалы и кувшины; причудливо изгибались серебряные вилки, придавленные лихим каблуком. Веером, как колода карт в руках шулера, летали по воздуху широкие юбки; от счастливого визга звенело в ушах. Хозяйка таверны, мудрая тощая старуха, отсиживалась на кухне и лишь изредка высовывала нос из своего убежища – знала, плутовка, что беспокоиться нечего, что господа гуарды богаты и щедры, что убытки возместятся с лихвой, а популярность заведения лишь возрастет стократ…
После танцев гуляки умаялись – шум голосов несколько поутих, служанки, отдуваясь и на ходу поправляя неполадки в одежде, наполнили вином уцелевшие кувшины и принесли из кухни новые бокалы. Теперь, немного опомнившись, обе стыдливо опускали ресницы, соображая, не слишком ли вольно вели себя до сих пор; одновременно в душе у каждой таилась горячая надежда на что-то неясное, несбыточное – и всякий раз, когда запыленный ботфорт будто ненароком касался маленькой ножки, эта надежда, вспыхнув, заливала краской юные лица и нежные шеи.
Девушек звали Ита и Фета, и немудрено, что подвыпившие гуляки то и дело путали их имена; впрочем, многие из гостей уже едва ворочали языком и не могли больше говорить комплименты. Страстные взгляды замутились, а вместе с ними понемногу угасла девичья надежда на несбыточное – когда в дверной косяк над головой Иты вдруг врезался тяжелый боевой кинжал.
Сразу стало тихо; даже хозяйка высунула из своей кухни обеспокоенный лиловый нос. Гуляки оглядывались в немом удивлении, будто ожидая увидеть на прокопченном потолке грозное привидение Лаш. Ита сначала раскрыла в недоумении рот – а осознав наконец, что случилось, уронила на пол пустой кувшин.
В воцарившейся тишине отодвинулся от стола тяжелый стул; давя ботфортами черепки разбитого кувшина, к девушке неспешно приблизился некто, чей пояс был украшен пустыми кинжальными ножнами. Зловещее оружие извлечено было из дверного косяка; из толстого кошелька явилась золотая монета:
– Держи, красавица… Хочешь еще?
Таверна взорвалась криками и хохотом. Господа гуарды – те, кто еще в состоянии был двигаться – радостно колотили друг друга по плечам и спинам, радуясь такой удачной придумке своего товарища:
– Это Солль! Браво, Эгерт! Вот свинья, право слово! А ну, еще!
Обладатель кинжала улыбнулся. Когда он улыбался, на правой щеке его у самых губ проступала одинокая ямочка; Ита беспомощно стиснула пальцы, не сводя с этой ямочки глаз:
– Но, господин Эгерт… Что вы, господин Эгерт…
– Что, страшно? – негромко спросил Эгерт Солль, лейтенант, и от взгляда его ясно-голубых глаз бедняжка Ита покрылась испариной.
– Но…
– Становись спиной к двери.
– Но… господин Эгерт… сильно выпимши…
– Ты что, не доверяешь мне?!
Ита часто замигала пушистыми ресницами; зрители лезли на столы, чтобы лучше было видно. Даже пьяные протрезвели ради такого зрелища; хозяйка, немного обеспокоенная, застыла в кухонных дверях с белой тряпкой наперевес.
Эгерт обернулся к гуардам:
– Ножи! Кинжалы! Что есть, ну!
Через минуту он был вооружен, как еж.
– Ты пьян, Эгерт, – проронил, будто невзначай, другой лейтенант по имени Дрон.
В толпе гуардов вскинулся смуглый молодой человек:
– Да сколько он выпил?! Это же клопу по колено, сколько он выпил, с чего это он пьян?
Солль расхохотался:
– Верно! Фета, вина!
Фета повиновалась – не сразу, механически, просто потому, что не повиноваться приказу гостя у нее никогда не хватало смелости.
– Но… – пробормотала Ита, глядя, как в горло Солля опрокидывается, журча, винный водопад.
– Ни… слова, – выдавил тот, вытирая губы. – Отойдите… все.
– Да он пьяный! – крикнули из последних зрительских рядов. – Он же угробит девчонку, дурачье!
Последовала возня, которая, впрочем, скоро стихла – кричавшего, по-видимому, переубедили.
– Бросок – монета, – пояснил Ите пошатнувшийся Эгерт. – Бросок – монета… Стоять!!
Девушка, попытавшаяся было отойти от дубовой двери, испуганно отшатнулась на прежнее место.
– Раз, два… – Солль вытащил из груды оружия первый попавшийся метательный нож, – нет, так неинтересно… Карвер!
Смуглый юноша оказался рядом, будто только и ждал этого окрика.
– Свечи… Дай ей свечи в руки и одну – на голову…
– Не-ет! – Ита расплакалась. Некоторое время тишину нарушали только ее горестные всхлипывания.
– Давай так, – Солля, похоже, осенила незаурядная мысль, – бросок – поцелуй…
Ита вскинула на него заплаканные глаза; секунды промедления было достаточно:
– Лучше я! – и Фета, оттеснив товарку, встала под дверью и приняла из рук хохочущего Карвера горящие свечные огарки…
…Десять раз срезал клинок трепещущее пламя, и еще дважды вонзался в дерево прямо над девичьей макушкой, и еще трижды проходил на палец от виска. Пятнадцать раз лейтенант Эгерт Солль целовал скромную служанку Фету.
Считали все, кроме Иты – она удалилась на кухню рыдать. Глаза Феты закатились под лоб; меткие руки лейтенанта нежно лежали у нее на талии. Хозяйка смотрела печально и понимающе. У Феты обнаружился жар; господин Солль, обеспокоенный, сам вызвался проводить ее в ее комнату; отсутствовал он, впрочем, не так уж долго, и, вернувшись, встречен был восхищенными, слегка завистливыми взглядами.
Ночь перевалила через наивысшую свою точку и вполне могла называться утром, когда компания покинула наконец гостеприимное заведение; Дрон сказал в спину пошатывающемуся Эгерту:
– Все матери в округе пугают дочек лейтенантом Соллем… Ты, пройдоха!
Кто-то хохотнул:
– Купец Вапа… Ну, тот богач, что купил пустой дом на набережной… Так вот, он привез из предместья… молодую жену, и – что ты думаешь? – ему уже донесли… Бойтесь, говорят, не чумы и разорения, бойтесь гуарда по имени Солль…
