Через год после пожара доктор снимает с меня маску и предлагает вернуться к нормальной жизни.
Разумеется, он говорит не совсем так – за то ему и платят, чтобы он пускал пыль в глаза, употребляя различные медицинские термины типа «реинтеграция» и «изоляция». В общем, «Комиссия по жизни Авы» собралась в расширенном составе и решила, что я уже слишком долго прохлаждаюсь.
Моему послепожарному упоению жалостью к себе пришел конец.
Доктор Шарп разглядывает пересаженные лоскуты кожи – нужно ведь убедиться, что с последнего обследования, проведенного месяц назад, у меня в подмышках не выросли крылья летучей мыши. Чертовы шрамы непредсказуемы, а поскольку мое тело состоит из них на шестьдесят процентов, доктору Шарпу на осмотр требуется целых двадцать минут. Я лежу на кожаной кушетке, покрытой шуршащей одноразовой простыней, а моя тетя Кора внимательно наблюдает за доктором Шарпом и делает пометки в гигантском талмуде под названием «Выздоровление Авы».
Доктор снимает с моей головы бандану, затем пластиковую маску и легонько проводит пальцами по шрамам.
– Заживает просто прекрасно, – говорит он без малейшего намека на иронию.
Скользнув по коже у меня под глазами, его прохладные пальцы спускаются к более толстым рубцам у рта, где я почти не чувствую касаний.
– Можно накрасить свинье губы, но она все равно останется сви…
– Ава! – ахает Кора, которая не только моя тетя, но еще и самопровозглашенный директор вышеупомянутой Комиссии по моей жизни.
Доктор Шарп качает головой и смеется. На его щеках появляются две глубокие ямочки, и он еще больше начинает походить на одного из красавчиков-докторов из сериала «Анатомия страсти», которые в промежутках между спасением жизней ссорятся друг с другом в ординаторской. Каждый раз, когда доктор Шарп касается моей кожи, у меня в животе порхают бабочки – наверняка виной тому его прекрасные глаза и точеные скулы. Не помогает даже мысль о том, что он видел меня голой уже девятнадцать раз. И неважно, что это было на операционном столе: голое тело – это голое тело, даже покрытое тонкой простынкой и шрамами.
Но все мы усиленно делаем вид, что этого не было. И я, конечно, никогда не упоминаю тот факт, что доктор взял кусок кожи с моей задницы и буквально натянул на лицо, чтобы сделать новый лоб.
Доктор Шарп протягивает мне небольшое зеркальце, чтобы я могла восхититься его рукоделием.
– Спасибо, не надо.
– Все еще трудности с зеркалами?
– Я и без того знаю, как выгляжу – если, конечно, у меня за ночь не появилось новое лицо.
Кивая, доктор Шарп делает пометки в электронной больничной карте. Наверняка Комиссия вскоре устроит собрание из-за моей непереносимости отражающих поверхностей. Не то чтобы я не видела своего лица. Я знаю, как выгляжу, и просто предпочитаю не смотреть.
Доктор Шарп с улыбкой – опять эти ямочки на щеках! – берет мою пластиковую маску.
– Полагаю, ты будешь рада узнать, что эта штуковина тебе больше не нужна.
Кора взвизгивает и неуклюже обнимает меня, стараясь сильно не давить, чтобы не пустить насмарку процесс заживления.
– Доктор Шарп, вы не смогли бы придумать лучшего подарка в этот день! Ведь прошел ровно год с…
Кора осекается, и я практически вижу, как лихорадочно ее мозг подыскивает подходящие слова.
– С пожара, – подсказываю я. – Год со дня пожара.
Доктор Шарп вручает мне маску, которая весь этот год была моей постоянной спутницей: двадцать три часа в сутки она прижималась к коже, чтобы шрамы не вздувались во время заживления. Доктор и медсестры постоянно убеждают меня, что с маской шрамы заживают лучше, хотя сомневаюсь, что может быть что-то хуже лоскутного одеяла из бесцветных кусочков кожи, которое зовется моим лицом.
– Компрессионное белье придется поносить, пока мы не убедимся, что шрамы не мешают тебе двигаться, – говорит доктор. – Но у меня есть еще одна хорошая новость.
Кора едва заметно кивает ему, и я понимаю, что все сказанное сейчас будет итогом собрания «Комиссии по жизни Авы». На котором меня не было – мое приглашение, видимо, угодило в папку «спам».
– Теперь, когда маска тебе больше не нужна, я разрешаю – и даже настаиваю на том, чтобы ты вернулась в школу.
Не поднимая глаз, я верчу маску в руках.
– Мне это не интересно, но все равно спасибо.
Подскочив с места, Кора кладет свою толстую тетрадь у раковины, садится рядом со мной и легонько похлопывает меня по бедру.
– Ава, тебе ведь надоели онлайн-уроки, и ты все время твердишь, как тебе хочется вернуться к нормальной жизни.
Нормальной.
Ну да. К прежней нормальной жизни. К Нормальной Аве-до-пожара. Нормальной-пренормальной.
– Этого никогда не будет, – чеканя каждое слово, произношу я. – Я не собираюсь возвращаться в прежнюю школу, делая вид, что все по-старому.
– Ты можешь пойти в школу рядом с нашим домом, мы же уже это обсуждали. Или выбрать любую другую школу, – невозмутимо предлагает Кора. – Начать все с чистого листа, понимаешь? Завести новых друзей и начать новую жизнь.
– Лучше сдохнуть, – бормочу я.
Я прекрасно учусь по интернету, сидя перед монитором дома в пижаме. Тогда меня никто не видит. Никто не тычет пальцем, не пялится и не шепчется, думая, будто я не слышу. Я обгорела, а не оглохла.
– Не болтай ерунды, – говорит Кора. – Тебе повезло, что ты выжила.
– Ага. Я будто счастливая кроличья лапка, только в человеческом обличии.
Почему считается, что если я выжила, то мне повезло? Мама, папа и кузина Сара сейчас, наверное, резвятся на райском лугу или счастливо переродились в обезьянок где-нибудь в Индии. Мне же достались бесконечные операции и пристальные взгляды незнакомцев.
Впрочем, с надгробиями не посоперничаешь. Смерть всегда значительней страдания.
– Будь на твоем месте Сара, я бы хотела, чтобы она жила полной жизнью, – говорит Кора. – И наверняка твоя мама тоже хотела бы, чтобы ты была счастлива.
Меня раздражает ее попытка выиграть спор за счет мертвых людей.
– Я не Сара. А ты не моя мать.
Кора отворачивается. Доктор Шарп делает вид, что сосредоточен на экране компьютера, показательно не замечая напряжения, которое заполняет кабинет, словно дым. Бесит, что доктор стал свидетелем этой детской вспышки гнева. Впрочем, он частично в ней виновен – застал меня врасплох «хорошими» новостями.
Кора тихо всхлипывает, и я уже жалею о своей несдержанности. Она не планировала заменять мне мать, а я не собиралась занимать место ее дочери. Просто мы обе пытаемся разобраться с этим болезненным «удачным» поворотом, который нам подбросила жизнь.
– Ава, дело в том, что нас беспокоит твоя затянувшаяся изоляция, – кашлянув, говорит доктор Шарп. – Реинтеграция – важная часть процесса исцеления, и мы все полагаем, что пришло время ее начать.
