Звуки его шагов отдаются эхом. Этой ночью монстр снова приходит ко мне. Он наклоняется и тихо произносит мое имя. Я закрываю глаза – мне известно, что последует за этим.
Монстр нежен. Его пальцы не причиняют боли. Иногда мое тело отказывается повиноваться мне и подчиняется ему – льнет ласковой кошкой, выгибаясь от наслаждения. Это его радует. С каждым ударом, в точности совпадающим с биением моего сердца, раздается громкий полустон-полувздох. Монстр хочет проникнуть еще глубже, и я позволяю ему. Я предпочла бы, чтобы он брал меня силой, покорял, вынуждал сопротивляться, биться под его тяжестью, жадно засасывая воздух в сжавшиеся легкие, но он зацеловывает мои щеки, шею, губы, думая, что совращает меня этими невинными ласками. Ему нравится мысль о том, что я соединяюсь с ним по своей воле. Я поднимаю руки, капитулируя, – мне не надо ничего делать. Голова кружится от его запаха: табак, спиртное, и что-то еще – не иначе как аромат ада на кончиках волос.
Я одурманена.
Я схожу с ума.
Монстр извергает потоки лавы, она брызжет мне в лицо, в глаза, в распахнутый в крике рот.
Все.
Я открываю залепленные лавой веки и спрашиваю:
– Ты принес?..
И вместо ответа – бокал солоноватой алой жидкости, освежающей воспаленные губы. Я молитвенно воздеваю руки, благославляя монстра, который терзал меня так долго. Его глаза – зеленые, конечно, зеленые – становятся прозрачными. По бессмысленной ухмылке, кривящей губы, понимаю – он пьян. Больше, чем обычно. Сытая, расслабленная, я лениво вожу взглядом по мужскому лицу, столь сильно похожему на мое. Сегодня он красивый. Бросаю небрежно:
– Люблю тебя.
Эхо разносит мои слова по бункеру. Монстр достает нож и просит меня вырезать эти слова над кроватью.
– Чтобы ты не забыла.
От водки он становится сентиментальным. Впрочем, я и правда, все забываю. Лезвие оставляет глубокий след на побелке, белый порошок сыпется на простыни и одежду монстра. Буквы выходят угловатыми и некрасивыми, а от осыпавшейся побелки я буду задыхаться кашлем несколько дней.
– Дай сигарету.
Он достает пачку, протягивает мне. Я беру сигарету и наклоняюсь к огоньку подставленной зажигалки. В свете пламени его лицо выглядит намного соблазнительнее, чем в мерцании галогенных ламп.
Мучай меня
терзай
заставь ненавидеть тебя
я хочу чувствовать
хочу помнить
но снова все забываю
Они сидят за столом друг напротив друга: мужчина и девочка. Бункер заполняет совершенная тишина, только тихо гудит система вентиляции. Снаружи давно день, светит солнце, золотит листву, путается в волосах и слепит глаза, но в просторном зале нет окон – только под потолком горят галогенные лампы, делая кожу обитателей бункера еще бледнее, до зелени воды в наполненной ванне. Обстановка не располагает к изысканности, но на столе стоит хрустальный графин с водой, у тарелок лежат свернутые тканые салфетки, столовое серебро отполировано до блеска.
Ива сидит преувеличенно прямо, Близна учил ее, что именно так сидят настоящие леди. Но она не леди, и вряд ли ее можно назвать настоящей – это сознает мозг, но не вытянувшееся в струнку тело. Его память сильнее всего. Оно помнит, как Близна вставал сзади, клал руки на плечи и мягко разводил их в стороны. Когда результат удовлетворял его, он целовал Иву в макушку и садился на свое место напротив нее. Положительное подкрепление – один из двух китов, на которых зиждется дрессировка животных, детей и женщин.
Сиди прямо.
Держи нож в правой, а вилку – в левой руке.
Ешь молча и с закрытым ртом.
Угадывай мои настроения.
Говори, когда я хочу слышать твой голос.
Исчезай, когда я этого пожелаю.
Принадлежи только мне.
Он смотрит, как Ива облизывает губы, и чувствует эрекцию. Под глазами девочки залегли тени бессонной ночи, волосы собраны в высокий хвост, толстый белый свитер скрывает фигуру, состоящую сплошь из неглубоких впадин и хрупких косточек – если бы не густо обведенные тушью глаза Ивы, ее можно было бы принять за ученицу младших классов. Близна не знает точно, сколько ей лет, – на память нельзя полагаться, но больше не на что: в бункере нет часов и календарей – значит, и времени тоже нет. Не меньше шестнадцати, это точно. Близне на двадцать лет больше.
Эрекция становится настойчивее, поле зрения сужается до одной точки: кончика красного языка, скользящего по припухшим губам. Близна ставит локти на стол (не повторяй этого, Ива, леди так не делают), упирается лбом в ладони. Шрамы на запястьях приветствуют его, подмигивают, как старому приятелю. Ива спрашивает:
– С тобой все в порядке?
Он слышит, как она поднимается, отодвинув стул, встает за спиной. Не прикасайся ко мне, не стой так близко. Ты пахнешь, как сука. Ты пахнешь грехом. Умоляю, не трогай меня.
– Почему ты не ешь?
Он не может пошевелиться. Она кладет ладонь на его голову материнским жестом – Близна сам делал так, когда Ива болела, но никогда в его прикосновениях не было столько ласки и заботы. Он перехватывает девичье запястье, прижимает его к губам. Желание слишком сильно и жестоко, и со временем не стало глуше. Близна целует тонкие пальчики: сустав за суставом, впадинки между костяшками, обкусанные ногти – проводит по ним языком, берет в рот и обсасывает, как новорожденный теленок. Ива смеется от щекотки, говорит:
– Что ты делаешь?
Близна представляет, как они выглядят со стороны. Красавица и чудовище из сказки. И если в красоте Ивы можно усомниться: слишком бледная, слишком хрупкая, с вечно сонным выражением на остром личике – то уродство Близны бесспорно. Он напоминает незаконченную скульптуру: кусок камня, в котором, приложив немного фантазии, можно увидеть человеческие черты. Шрамы покрыли его тело с ног до головы: рубцы от ремня, от ножа, следы рваных ран; выпуклый, как знак азбуки Брайля, след от пули. Ива спрашивала о них, но Близна мало что мог рассказать: многое забылось, переплелось с прочитанными когда-то книгами, увиденными фильмами и снами – а то, что осталось в памяти, не предназначалось для ушей девочки, пусть даже некоторыми шрамами он обязан ей.
– Я видела сон, – внезапно говорит она. Не в ее правилах начинать разговор об этом, так что Близна отпускает ее руку и резко поворачивается на стуле, смотрит на Иву снизу вверх. – А когда проснулась, на стене было вырезано “Я люблю тебя”.
Сейчас он стыдится своего мальчишества. Достаточно вспомнить тюрьму: сколько ребят оказались там из-за желания похвалиться, крикнуть целому миру, что они его поимели. Но признание Ивы застало Близну врасплох. Он почувствовал себя так, словно, и в самом деле, поимел весь мир. Словно кто-то взял огромную резинку, стер его прошлое и подтолкнул в спину: “Иди, парень. Теперь ты можешь все”. Сейчас, когда водка выветрилась из головы, Близна понимает, что слова Ивы, сказанные в полусне, не значили ровным счетом ничего. Это понимание похоже на пощечину. От эрекции не остается и следа.
