Даниил Туленков - Шторм Z. У вас нет других нас

Бойцам «Шторм Z»,

живым и мёртвым,

посвящается

Три месяца я на СВО.

Формально и по сути я здесь по доброй воле. Однако меня бы не было здесь, если бы не чудовищный, несправедливый приговор Кировского районного суда Екатеринбурга, отправивший меня за решётку на долгих семь лет.

Я прошел все инстанции, оспаривая свой приговор, но всё это было тщетно… Махнув рукой, я подал заявку на участие в СВО в июле 2023 года, оставив за плечами четыре месяца в СИЗО и год в исправительной колонии общего режима. «Лучше один раз напиться крови, чем триста лет жрать падаль» (с).

Ни секунды я не пожалел о своём выборе, хотя всегда считал и считаю по сей день, что военное решение этого вопроса – не самое лучшее и далеко не единственное решение.

Я по-прежнему считаю, что этой ужасной войны можно было избежать при более разумной и осмысленной внешней политике последних 20 лет.

Я по-прежнему считаю, что этот шаг можно было отсрочить и задействовать иные механизмы обеспечения безопасности и защиты государственных интересов Третьей Римской империи.

Однако вышло как вышло. И теперь, когда я нахожусь под знамёнами легионов, я могу лишь сказать то, что изложено ниже, на картинке.

«Шторм Z» будет выполнять задачи даже тогда, когда повернут назад все: мобики, контрактники, хвалёные «вагнера», тик-ток войска etc.

Если мне посчастливится выбраться из всего этого живым, я расскажу о том, что видел, и о том, в чём мне довелось участвовать. Возможно, это станет целью и смыслом моей оставшейся жизни. Про ЧВК «Вагнер» уже сняты фильмы. Они уже – легенда. Мы, «Шторм Z», – пасынки Минобороны, находимся где-то в тени, про нас что-то слышали, но никто ничего толком не знает. Я бы хотел это исправить. Очень хотел бы.

Я не знаю, чем закончится специальная военная операция. Достижимы ли и будут ли достигнуты её цели? Мне ли, бойцу штурмовой роты Z, об этом судить здесь и сейчас? В той, прежней, жизни, в моём былом положении, возможно… Но не сегодня и не на окраинах пгт Работино:)

Но я верю, нет, я знаю… Именно мы, прогнанные волею судеб через горнило этой войны, выжившие и вернувшиеся домой, должны стать солью, основой, фундаментом Senatus Populusque Romanus.

Буду ли я в их числе – бог весть… Ведь здесь, как пел Тимур Муцураев, «смерть таится за каждым углом». Но так или иначе, ленинградский еnfant terrible, а вернее, тот пул, что скрывается под его голограммой, запустил процесс, который, к счастью, необратим. Россия (а теперь и весь мир) уже никогда не будет такой, какой она была до 24 февраля. Её ландшафт, уже изменённый, будет изменён далее, до неузнаваемости.

Мы в игре. Все. И на фронте, и в тылу. И эту игру надо вести до конца.

Полтора года (чуть больше, если быть точным) прошло с того дня, как я переступил порог своей квартиры и шагнул в абсолютную неизвестность, начав самое удивительное путешествие в своей жизни.

Монотонная речь судьи, зачитывающей своё сочинение, оглашение финальной части, конвой с наручниками, полумрак камеры, ожидание автозака и – здравствуй, новый, неизвестный мне мир…

Год и почти четыре месяца провел я в нём и три месяца в зоне проведения СВО. Несравнимые временные отрезки, но какие разные у них цвет, вкус и наполнение. Какой разный у этих отрезков вес.

Про тюрьму у меня нет никакого желания ни вспоминать, ни что-то рассказывать. Это при том, что ничего страшного и невывозимого[1] я в этом месте не встретил. Мне совершенно не на что жаловаться по большому счёту. Я не столкнулся ни с одной из лубочных страшилок и пугалок, ассоциирующихся с тюрьмой у человека, бесконечно далёкого от соответствующего образа жизни.

Поэтому дело не в тяготах арестантской жизни, а в её пустоте, бессмысленности и бесцветности.

Там нет цвета.

Там всё серое.

Нет цвета, нет вкуса, нет самого ощущения жизни.

Я не говорю за всех, конечно. Я излагаю лишь свои собственные ощущения. Тюрьма – это анабиоз, абсолютная заморозка всех жизненных процессов, буквальное убийство времени.

Многие люди, еще не попавшие в тюрьму, но предчувствующие её, строят планы, как они изучат в её стенах итальянский язык, напишут бестселлер, смогут осуществить еще какой-то глобальный проект, на который-де в обычной жизни не хватало времени…

Возможно, у кого-то получится, я не буду спорить.

Я сам, превозмогая болотную тягу, набросал кое-какие концептуальные заметки.

Но это очень сложно делать. Тюрьма убивает любое начинание такого рода, её притяжение, её трясину очень сложно преодолеть. Тюрьма всё стремится «оболотить» и выкрасить в один, серый, цвет. Поглотить, отупить, убить всё живое в человеке, атрофировать все мыслительные и чувственные процессы. Не злобные татуированные дядьки с эрегированными членами, набрасывающиеся на несчастных филателистов из советских фильмов-страшилок, не садисты-надзиратели, пытающие зэков в гестаповских застенках, захлебываясь сатанинским хохотом, а серость и болотная трясина тюремного бытия – самое страшное и убийственное, что здесь есть.

Война – абсолютный, асимметричный контраст тюрьмы. Война наполнена всей гаммой цветов, существующих на земле, даже теми их оттенками, о существовании которых ты не подозревал в той, прежней жизни. Война – это фонтан эмоций, чувств и ощущений. Это обострение всех форм человеческого осязания. Это миллионы деталей и штрихов, от количества которых взрывается мозг человека, едва переступившего периметр лагеря, места, где всё измеряется штучно, не превосходя количества пальцев на руках. Это совершенно иная скорость времени и совершенно иная ценность каждого его отрезка. Контрастный душ, который не всякому дано вынести без ущерба для душевного здоровья.

Нет ничего, ни одного фактора, которые могли бы как-то уравнять эти два мира, вывести какую-то формулу их схожести. Кроме того, что тебя нет дома.

Некоторое время назад (я сознательно воздержусь от указания точных дат и географических терминов) мне довелось оказаться в одном селе, на позициях соседней части.

Наша группа отходила через это село после задания, и на северной его оконечности я был отсечён огнём противника от своих товарищей. Ждать меня они не могли, поскольку сами находились под обстрелом и им нужно было перемещаться. Догнать их я не мог, поскольку надо было перебежать довольно широкую улицу, насквозь простреливаемую, и я отошёл в укрытие.

Дальше обстоятельства сложились так, что, задержавшись здесь на пару часов, по факту я провёл в этом селе почти трое суток. За него завязались бои, и в условиях, когда каждый ствол был на счету, сказать: «Давайте, ребята, вы тут уж сами, а мне надо идти» – я не мог.