Холодный ветер от лагуны; грязные, грубые и корявые камни под ногами. Ступни – все в царапинах. Платье, когда-то бывшее светло-серым, теперь заслуживает другого названия. Например, «серо-буро-малиновое».
Нис вот-вот перейдёт грань между явью и миром своих фантазий. Пока она бродит в окрестностях залива туда и сюда, фантазии эти становятся всё более мрачны и кровавы. Девчонке мерещатся пауки с большущими членистыми лапами; каждая фаланга ноги такого прожоры наполнена изнутри чем-то багряным, полупрозрачным.
Пауки набиваются в узкую пещеру (которой нет на самом деле – это лишь видение. Но временами нашей героине кажется, что и она сама в той пещере. Что монстры ползут по её рукам, по телу, по обноскам платья…)
Дочь полоумной бродяжки из Каймании унаследовала от матери склонность жить плохо – и мечтать о чём-то «нездешнем». Вот только мечты эти были много страшней. Нищенка Соль, по крайней мере, надеялась на лучшее. Искренне верила, что прилетит бесхозный ву-джет, и она станет его пилотом…
Нис знала – подобные грёзы сбываются; это самое страшное в них.
…Над мрачным городом, где льёт мутный серый дождь. Над тучей, оглядывая с высоты её изогнутый мягкий хребет – как будто перед тобой жирная гусеница. Над портом, где голые матросы-кайманы, блестя чешуёй, ползают туда-сюда по железным бокам нобль-джетов. Возятся сотый час, стирая водоросли, а подчас – и кал морских собак, с бортов, днища…
Да, тогда она умела летать. Но – никакой тебе романтики. Жизнь «сверху» была не менее унылой (да и вовсе – тошной), чем жизнь в Каймании.
…а потом – снова в город, туда, где море огней, где пунцово-жгучие вывески пополам с противной желтизной, и театры открыты всем взыскующим кордебалета пополам с канканом, и на рваных простынях в «синема» жирногубые тётки взасос целуют тощих лысых клерков, одетых почему-то в чиновничьи мундиры с фальшивыми орденами и звё…
Так, проехали. «Надо же когда-то успокоиться, Нис. Не всё накручивать себя».
…а потом – снова в город, к окраинам, где из-за редких домов вылазят стаи диких псов, с рычаньем преследуют тебя – и твой «Йорик», – а ты летишь над полосой жухлого песка, минуешь кабинки для купальщиков, постепенно вылетаешь обратно к морю… но прожорливые псы ещё гонятся за тобой. Вот они уже вбежали в воду, вот – отхватили планку от днища твоего аэростата… «Ну же, ну же», – молишься ты про себя, – «наддай, миленький! Не погуби. Ведь у тебя одна хозяйка – я…»
Тут молнией в уме вспыхивает жуткое осознание (Боже мой, как не ко времени – уж хотя бы дождался, пока погоня кончится, а тогда и семафорил бы!) «Если джет выбрал тебя, и не за душевные качества, самой тебе пока неведомые, а просто так, – кто сказал, что завтра он не изберёт другую? Так же точно: по прихоти. Неожиданно».
…Ву-джет набирает высоту. Собаки скулят, воют, чувствуя, что жертва ускользнула от них. Тем временем наша героиня, опершись ногой о жёсткую доску, меланхолично выковыривает грязь между пальцами, давит на щиколотке какую-то дрянь – то ли паучка, то ли…
(«А. Вот почему они тебе снятся, моё сокровище!»
Её пленяла эта возможность – смотреть на людей свысока. Быть подругой джета, и больше ничьей. Так же точно пленяет её теперь меррзкое, ррычащее самоназвание, которое хочется упоённо повторять: «сокровищ-ще». И то, что она говорит сама с собой, бедную Нис не беспокоит. Вот уж года три как не беспокоит… наверное).
Пока у неё был «Йорик», жизнь тоже не имела цели. Но, по крайней мере, какое-то подобие цели существовало. Все эти полёты – во сне ли, наяву… Желание обогнать злую стаю с окраин. А теперь псы её не трогают. Было дело – рвали, и довольно-таки жестоко, первый раз, когда она сюда забрела без сопровождения корабля. Но потом всё поняли, и отнеслись презрительно. Бывшая девчонка-штурман им не нужна. «Гау, гау», – рявкнул в лицо нашей героине вожак стаи; должно быть, это значило что-то вроде: «Ты и так уже в дерьме с головы до ног. Куда ещё нам тебя трогать!»
Как ни смешно, Нис угадала. Ву-джет оказался таким же неблагородным (в известном смысле – подлым), как любой захудалый нобль-джет. То, что он сделал… «Ой-й, ладно!» Теперь «Бедный Йорик» был для неё мёртв. Окончательно; навсегда. И нечему тут удивляться: джеты выбирают штурманов по своему желанию, а, поскольку у них не только (хе-хе!) ума нет, но и сердца, то… чем они движимы, когда решаются сделать такой выбор – темна вода во облацех.
«Ах, нет», – одёрнула она себя, – «ведь желёзки в его нутре какие-то имеются». Как любая лётчица в этом краю (пусть даже – бывшая!), наша героиня хорошо знала: некогда, до того, как ушли в Ледовый предел, мастера-резчики из лиги Томаса Крафта заложили во все шесть аэростатов по «саквояжу с секретами». Среди магических элементов, помещённых туда, была то ли жидкость, то ли взвесь, позволявшая деревянной «шкуре» чувствовать (горячая, навроде человеческой крови – хоть, конечно, сходство тут больше внешнее). Танис в сто двадцать пятый раз ощутила: к горлу подкатывает комок. Ей живо представился кожистый «саквояж» под шершавыми досками, и вся та полужидкая грязь, что в нём бурлит… Видок не для рафинированных натур, конечно… а сама она полагала себя женщиной утончённой, может быть, даже слишком. Жизнь на задворках не смогла изменить её… Ну, или скажем проще – не до конца.
«Тьфу, как же тянет вырвать!» Не потому, что картина, представшая перед мысленным взором девушки, родила в ней какую-то неприязнь к «Йорику», или ещё что; просто сама по себе была до ужаса неприятной…
***
Как нетрудно догадаться, «Бедный Йорик» имел форму головы. Точнее, каркас не имел – доски, из коих он строился, мастера прибивали в хаотичном порядке (хе-хе, ну и выражение!.. А впрочем… Что-то в нём таки есть. «Полная пустота», «счастливый
