повесть-баллада
Кто ради дел святых
Искал чужих краев, —
За гробом ждет таких
Прощение грехов.
Но кто, в разбое лих,
И жаждая стяжанья,
Решится, совесть потеряв,
Пиратский соблюдать устав, —
Тот, в битвах, в бурях доканав
Себя и достоянье,
Умрет без покаянья —
Вот вся цена таких забав!»
Гаусельм Файдит, окситанский трубадур, XIII век
*
…Он заставляет весь мир влюбиться в сны и видения, в сгнившие и скотские формы религии, в глупость, пустоту, мнимое величие, мнимую пышность и мнимое рыцарство безмозглого и ничтожного, давно исчезнувшего общества.
Марк Твен, XIX век
*
И во веки веков, и во все времена
трус, предатель всегда презираем!
Враг есть враг, и война все равно есть война,
и темница тесна, и свобода нужна,
и всегда на нее уповаем!
…Чистоту, простоту мы у древних берем,
саги, сказки из прошлого тащим, -
потому что добро остается добром —
в прошлом, в будущем и в настоящем!»
Владимир Высоцкий, XX век
В начале тринадцатого столетия от Браджа до Тьорра не было рыцаря отважней и могущественней, чем граф Эйлинбургский, больше известный под именем Роберт Лев, или Роберт Наглый.
Наглым его прозвали враги, а друзья называли его Отважным, Диким, Верной Смертью и другими не менее лестными прозвищами. Если вспомнить, что в те времена любой благородный рыцарь претендовал на подобные имена, станет ясно, что граф Эйлинбургский и в самом деле был необыкновенным человеком.
Его власть была больше власти короля.
Его земли лежали от центральной части Палангута до запада Торнихоза, протянувшись на двенадцать дневных соколиных полетов, и каждый год он увеличивал свои владения за счет владений феодалов, имевших несчастье быть его соседями, – поэтому соседи у него все время менялись. Проглатывая феод за феодом, он увеличил отцовский домен в двадцать раз, за что получил от врагов еще одно прозвище – Жадный.
Его враги не раз пытались объединиться против неутомимого натиска Роберта Льва, но, не снисходя до того, чтобы разрушить их союз, как предписывает тактическая наука, он проглатывал их вместе или в розницу, играючи сравнивал их замки с землей, вырезал их вместе с вассалами, наемниками и слугами – и возвращался к пирам и охотам до следующего опустошительного набега.
Он не знал поражений и не ведал страха, зато его боялись больше короля, чьи владения могли бы уместиться в крошечном уголке владений графа Эйлинбургского. И в то время, как король с трудом мог набрать себе даже личную охрану, к Роберту Льву со всех сторон стекались рыцари, чтобы предложить ему свою верность и силу.
От Кета до Торнихоза трубадуры пели песни о его подвигах и любовных победах, о его роскошных пирах и турнирах, о его необузданном нраве и о ладанке, которая делала его непобедимым…
Пели о том, как Роберт Лев завоевал прекрасную принцессу Паль, взяв с десятью людьми считавшийся неприступным замок Паль и собственноручно зарубив отца и пятерых братьев принцессы; пели, как он похитил средь бела дня жену барона Глориса из ложи на королевском рыцарском турнире; пели о его беседе с королем, когда Лев в ответ на предложение его величества сделаться его вассалом сделал такое же предложение королю…
Пели о его шлеме, снятом с отрубленной головы ужасного людоеда – Британского Великана-из-Великанов…
Пели о его мече Цильминдале, закаленном в волшебном огне и омытом кровью столетнего вампира…
Пели о его щите и о гербе на этом щите, где были изображены языки всепожирающего пламени…
А Лев продолжал нестись от скачки к пиру, от пира – к охоте, от охоты – к схватке, прорубаясь сквозь любое препятствие, как сквозь зыбкий туман, и с такой же легкостью теряя друзей, с какой убивал он врагов.
Под ним был вороной конь, добытый недавно в ночной короткой схватке, когда Роберт Лев присоединил к своим владениям крошечный феод некоего барона, чье имя он даже не потрудился узнать.
Добыча была небольшой: замок, из которого сыпалась труха и в котором теперь не будет жить никто, кроме летучих мышей и привидений; человек пять дворовой челяди, чудом уцелевшей во время штурма, да десяток гончих… Домашний скот и птицу съели в тот же день, чтобы отпраздновать победу.
Так сказал его новый вассал, барон Ильм из Сэтерленда, и Роберт Лев долго хохотал над шуткой северянина.
«Победу»! Человек, во главе горстки лучников бравший целые города, не сравнил бы это даже с выигранным турнирным поединком! То было просто развлечение между двумя охотами – тоже охота в своем роде и, пожалуй, вовсе не стоило бы ее затевать, если бы не конь, выведенный в последний миг из горящей конюшни. Откуда полунищий барон мог раздобыть такого великолепного руссина? Клянусь копытами сатаны, только ради этого коня стоило бы взять десяток подобных замков!
Да еще в разрушенном замке осталась одна добыча, из-за которой можно было сказать, что дело было затеяно не зря – тоже недурная лошадка…
Граф Роберт Лев летел на вороном коне по вспаханному полю, еще недавно принадлежавшему его соседу, а за ним, растянувшись на четверть мили, скакали его вассалы вперемешку со своими слугами, гостившие у Льва рыцари, ловчие с собаками на длинных поводках – беспорядочная орущая и завывающая толпа. Час назад все они вылезли из-за стола в замке графа – те, кто еще мог держаться на ногах, бросив на произвол судьбы тех, кому это было уже не под силу – и устремились за главным ловчим, которому неподалеку от замка привиделся олень.
Теперь они скакали на второпях оседланных конях, сползая то вправо, то влево, время от времени падая и вновь забираясь в седло, но не теряя воинственного пыла… Попадись им на самом деле олень, худо бы ему пришлось!
Но оленя нигде не было видно, больше того – потерялся сам ловчий, который был пьян не меньше других и, наверное, заснул где-то в полях, позабыв о своем видении.
Это никого не смутило, все давно уже позабыли, за каким дьяволом отправились в путь, и с пением песен и божбой кавалькада продолжала нестись вслед за графом, распугивая птиц, взлетающих из-под копыт лошадей.
Потом откуда ни возьмись вдруг вывернулась дорога, и все поскакали по ней, сбившись в кучу и постепенно трезвея от холодного ветра и от тумана, поднимающегося над черной землей… Пока за очередным поворотом Роберт Лев не осадил вороного и не глянул на своих спутников так, что большинство из них почти протрезвели и стали соображать, как и зачем они здесь очутились.
Песни и выкрики смолкли.
Что касается графа, он был ясен, как утреннее солнышко, и свиреп, как полуденное.
– Где олень?! – свирепо спросил он, топорща усы.
Все запереглядывались, словно заподозрив, что олень затесался где-то среди них, а один старый барон с лицом красным, как попона графского коня, взревел:
