На подоконнике уже несколько дней рассыпана горстка земли. Ночью кошка ходила по подоконнику и сбила цветочный горшок. Я всё время сижу дома, но мне всё ещё лень за ней убрать.
Без движения даже тяжелее, чем без общения. Глаза устали от постоянных ноутбука, телефона, жизни в искусственном освещении. Я открываю окно и мёрзну, я надеваю свитер, и мне неприятно в нём. Дом какой-то липкий и вязкий. Руки сохнут от мыла. Я ем слишком много сладкого – не потому, что хочется, а потому что больше нечего: я очень не люблю готовить, а фрукты способны заменить всего один приём пищи.
Дома сидеть ещё недели три, не меньше.
Я всё время пытаюсь прорваться сквозь это пыльное диванное оцепенение.
В администрации президента вспышка эпидемии болезнь идёт по городу как марш на девятое мая наверное перенесут зачем подвергать опасности стариков.
Старость – это хрупкость.
Когда дергаешься за ниточку, мир рассыпается.
Старость – это хрупкость.
Будьте стариками как можно раньше.
Будьте стариками в свои двадцать.
Потому что старость – это хрупкость и нежность, это неопределенность и принятие.
Я всё отпускаю, все свои желания, есть только сегодня, сегодня мне нечего есть, а в магазинах закончилась крупа. А очередь длинная и ведёт в Союз Советских Социалистических Республик, там детство никогда не кончалось, а колбаса была зеленая. Я об этом узнала в музее современного искусства, впрочем что-то такое слышала и до этого.
Давайте звонить друг другу каждый вечер, ровно в восемь. Мне нужно верить, что вы есть, что я не выдумала вас, что мир не заканчивается на повторении и страхе.
Правительство так красиво врёт, иногда я верю ему, я даже начинаю сомневаться: вдруг все не правы, вдруг им показалось, ведь человек говорит такие разумные вещи, это имеет свою логику. Но потом я чувствую я каждый день всем своим телом чувствую эту петлю которая сжимается я уже давно ловлю себя на самоцензуре я ни разу в жизни не была на митинге. В день когда я решила пойти на митинг 12 июня 2019-го года я выпила очень много валерьянки забыла дома фотоаппарат и смогла освободиться с работы уже только к концу митинга. Выходи на одиночный пикет, одиночных пикетов я боюсь ещё больше митингов. Они проломят тебе череп и скажут, что ты сам стал биться головой об стену, ты бился об стену, но в другом смысле.
Я не отмечала в этом году день рождения, я мыла руки с мылом тщательно, тридцать секунд, надо петь Happy Birthday, чтобы себя проверить.
Никто не запрещает проводить вам митинги, согласуйте их заранее, пусть это будет в другой стране, там тоже есть интернет, люди всё равно всё увидят, так какая разница, зачем же перекрывать движение, нам нужна и системная, и несистемная оппозиция, оппозиция всегда будет бороться за власть, в США тоже есть инагенты, с 38-го года, и при чём здесь геноцид евреев. Мы бьём их дубинками сегодня, чтобы завтра они не разбивали стёкол. Мы подбрасываем им наркотики сегодня, чтобы завтра они про нас не писали.
Нужно быть старым, самым уязвимым, нужно быть хрупким, мир очень хрупкий, чужая ложь очень красивая, но наш мир слишком хрупкий.
Завтра конституция отменяется, я гарант стабильности, мы не будем закупать иностранных лекарств, русские умирают русской смертью. Я иду и не знаю, что тебе сказать. Мне страшно, что я скажу что-то не то. Кто ты – не важно. Это мог бы быть кто угодно.
Я агрессивно ответила на простой вопрос, я не ожидала, что ко мне обратятся, я разозлилась, что стесняюсь. Все пьяны, а я ничего не пила, мне снова просто не хотелось. Я пришла в гости, чтобы встретиться не с вами, а со своей тревогой.
Ты так уверенна в смол токах с продавщицами в супермаркете. Как ты придумываешь, что им сказать, как ты смотришь им в глаза, как ты на это решаешься? Они все помнят твоё имя, ты им нравишься.
Тебя позвали в крутой проект, я сижу дома, и мне скучно.
Больше всего я боюсь: тишину и прервать тишину.
Мы идём по улице, ты сказала, что целовалась с кем-то на вечеринке и влюбилась. Я не знаю, что тебе ответить, я ничего не понимаю, надо что-то ответить, я говорю абстрактное и разумное, и ты со мной соглашаешься. И говоришь, что я хороший друг.
И тогда мне становится тепло и спокойно.
Я сижу на кухне, август, мне четырнадцать, и я провожу лето скучно. Мне не с кем общаться, и целые дни я либо за ноутбуком, либо читаю книжки. Прямо сейчас я слушаю песни Пола Маккартни.
В каких-то других мирах подростковый возраст проходит в компании друзей, но у меня не получается завести друзей. С кем мне дружить, они даже Набокова не читали. Я читала «Лолиту», но так, чтобы никто не видел.
Старшая сестра говорит, что мне нужно хотя бы иногда выходить из дома. Но зачем, что я там буду делать, куда пойду? Недавно я выбралась на Старый Арбат, кажется, это какое-то важное место. Там есть стена Цоя, там всегда полно людей, он течёт как река и прозрачен асфальт. Но мне было очень одиноко идти по нему одной, лучше уж сидеть дома.
Я влюбилась в мальчика, с которым мы никогда не разговаривали. Он очень популярный и, наверное, никогда не обратит на меня внимания. Может быть, завтра я решусь и добавлю его в друзья в социальных сетях.
Хочу на дачу: там тоже совершенно нечего делать, но там хотя бы есть смородина, крыжовник и вишня.
В следующем году нужно непременно стать отличницей.
Каждый день я пишу стихи. Я спрятала их в нескольких папках с непонятным названием, чтобы никто их не нашёл и не прочёл.
Исследование Института сердечных желаний показало, что синий цвет небесного покрытия вызывает острую степень намерения покинуть жилое помещение. При условии невозможности обеспечить выполнение данного намерения допускаются иные способы реагирования. А именно индивид, имеющий потребность реагирования на синий цвет небесного покрытия, может проявлять танцевальную активность, направленную на выражение своего внутреннего состояние; демонстрировать своё вокальное мастерство; производить постукивающие движения ногами, руками или подручными инструментами по поверхностям; с любой степени концентрации внимания смотреть в окно. При этом это не единственные признаки, дающие возможность сделать выводы о состоянии индивида. (Подробный перечень приведён на стр. 387 данного учебника). Кроме того, стоит учитывать, что индивид может вовсе не реагировать на цвет небесного покрытия в случае, если он болен или страдает каким-либо ещё расстройством.
Мне нравится цвет моих глаз: серо-голубой. В сером есть какая-то приятная простота, зато голубой цвет – это как вода. В обычном освещении мои глаза скорее серые, никто не замечает их. Но на солнце они становятся заметно ярко-голубыми, и мне часто говорят об этом. И это приятно.
