Париж, среда, 14 июня 1899 года
Толпа на мосту Пон-Неф собралась за считаные секунды. Кто-то из молоденьких пансионерок в одинаковых форменных платьицах, стоявших тут же, на мосту, вскрикнул от ужаса.
– Женщина бросилась в речку! Женщина бросилась в речку! – раз за разом выкрикивал, тараща глаза, маленький разносчик газет. – Там! Я сам видел!
– Боже, вот горе! Перелезла через перила и прыгнула! – подхватил, дрожа от волнения, какой-то старик.
Два букиниста в серых блузах, растолкав других зевак, перегнулись через парапет и теперь вглядывались в бурные воды Сены.
Май выдался дождливым, и вода стояла высоко. Качались на волне пришвартованные чуть ниже по течению лодки, а мимо как раз проходила вереница барж.
На крики столпившихся на мосту горожан прибежали двое жандармов и тоже стали смотреть на серую неспокойную воду.
– Господи, какой ужас! – воскликнула дама в годах, размахивая зонтиком. – Опять самоубийство! Как в прошлое воскресенье на мосту Мирабо!
К взбудораженной толпе приблизился молодой мужчина. Высокий, в светлом костюме – на такого невольно обратишь внимание… Он обошел стайку пансионерок, с удивлением отметив про себя, что некоторые девушки горько плачут.
– Я тоже видела, как она летела в воду! – всхлипнула одна, миниатюрная блондинка. – Мы только подходили к мосту, но я видела! И это было жутко!
– И, наверное, сразу захлебнулась! – прибавила ее подружка, вытирая слезы.
Заинтригованный Ричард Джонсон остановился и тут же встретился взглядом с обеспокоенным жандармом, который как раз обернулся.
– Что случилось? – спросил у него молодой человек, чей легкий акцент выдавал в нем англосакса.
– Какая-то горемыка покончила с собой, мсье. Считай, на глазах у этих вот девчонок! – отвечал жандарм. – Река сегодня быстрая, так что ее наверняка сразу утянуло вниз по течению.
Американец на мгновение задумался, потом бросил испуганный взгляд на воду. Вот уже полчаса как он разыскивал свою невесту Элизабет. Еще миг – и кровь застыла у него в жилах. Он готов был поверить в худшее.
– Простите, а может кто-нибудь описать мне эту женщину? – спросил он прерывающимся от волнения голосом.
Старик вскинул сухонькую руку, привлекая к себе его внимание.
– Молодая, миловидная, в желтом платье. Волосы очень красивые, каштановые. Чулки у нее были белые, туфельки – черные, блестящие, – стал он перечислять. – Чулочки я заметил, когда она, бедняжка, взобралась на парапет. Если б только я мог ей помешать…
Старик умолк, увидев, как его собеседник переменился в лице. В гнетущей тишине все следили за реакцией красивого незнакомца.
– Вы только что описали мне Лисбет, – в страхе сказал он. – Нет, только не это! Только не Лисбет!
Он подбежал к каменному парапету, схватился за него и стал смотреть вниз. Казалось, еще немного – и он тоже прыгнет. Жандарм крепкой рукой оттащил его назад.
– Но почему? – простонал молодой человек.
Монахиня, сопровождавшая девушек-пансионерок, грустным голосом подтвердила показания старика относительно внешности несчастной, после чего перекрестилась.
Ричард к этому моменту едва стоял на ногах. Он, как зачарованный, смотрел на реку и шептал:
– Лисбет вышла из дома полчаса тому назад. Она была в желтом платье, черных лаковых туфельках и белых чулках, совсем новых. И да, у нее длинные каштановые волосы. В субботу утром мы должны были пожениться… Oh my God![1]
Он пошатнулся, дыхание оборвалось. Все его мечты о счастье рухнули. Женщина, которую он любил, Элизабет Дюкен, его обожаемая Лисбет, утопилась в этот прекрасный июньский день, под ярким солнцем, золотящим парижские крыши! Сомнений не оставалось. Она решила умереть, а он – он ничегошеньки не понимал…
Когда воды Сены сомкнулись над нею, у Элизабет появилось странное ощущение – она словно бы раздвоилась. Плавать она не умела, и, едва отойдя от шока, вызванного погружением, рефлекторно попыталась вдохнуть. Холодная вода моментально попала в рот, оттуда – в дыхательные пути.
Она словно бы видела себя со стороны – как та, другая Элизабет, борется с ужасным удушьем, колотит руками и ногами, пытаясь бороться с уносившим ее быстрым течением, – и никак не может выплыть. Скоро сознание начало меркнуть, и она сдалась. Перед глазами замелькали картинки из ее еще такой короткой жизни.
Вот она на палубе парохода «Шампань», и медведь танцует под звуки бубна… Вот мама, Катрин, мастерит ей из носовых платков куклу… Вот папа, Гийом, улыбается и берет ее на руки, чтобы поцеловать… А вот она на катке в Сентрал-парке – светится от счастья, потому что Ричард ее обнимает…
Последняя мысль Элизабет была о том, чьей женой она собиралась стать – и уже никогда не станет. Теперь вокруг были только мрак и холод. Глаза у нее были открыты, но не видели ничего, кроме темноты. Не почувствовала она и прикосновения чьих-то пальцев, стиснувших ей запястья. И даже когда ее мучения кончились, еще несколько минут она не воспринимала тревожных голосов двух лодочников, стоявших возле нее на коленях.
Наконец слабая боль в груди привела Элизабет в чувство. Она закашлялась, и ее тут же перевернули на бок, чтобы она могла исторгнуть из себя воду. Свет был таким слепящим, что Элизабет зажмурилась.
– Слава Богу! – послышался женский голос. – Лазар, радость моя, ты ее спас! Спас эту бедняжку! Пусть поставит за тебя свечку в церкви, да побольше. Сам иди переоденься, а потом выпей стаканчик фруктовой водки! Заслужил!
Паренек лет пятнадцати, мокрый хоть выжимай, радостно кивнул. Он еще не отдышался после только что совершенного подвига.
