За попытку обмануть смерть боги обрекают Сизифа на бесполезный и бессмысленный труд. Теперь он должен изо дня в день вкатывать на гору огромный камень, который, достигнув вершины, неизменно скатывается вниз. Развивая сюжет древнегреческого мифа, можно предположить, что, вопреки ожиданиям богов, имея конечную цель, существование Сизифа наполняется новым смыслом. Желание преодолеть роковую неизбежность помогает удержаться от губительного отчаяния. Тщетность бытия теряет власть, когда человек начинает проявлять первые признаки презрения к ней. Но достаточно только допустить, что Сизиф может оказаться на вершине горы с камнем, который в силу каких-либо причин уже не скатывается, как раньше, вниз, мы переходим на следующий уровень понимания коварства богов – предопределённости, заложенной в основу древнегреческого мифа. Достижение конечной цели оборачивается потерей последнего смысла. И чтобы хоть как-то продолжить своё существование, привыкший к тому, что должен постоянно катить в гору камень, всем своим телом и всеми своими мыслями заточенный под выполнение этой работы, Сизиф теперь уже сам вынужден столкнуть его вниз – к подножью горы.
«Сизиф на вершине» в книге стихотворений Андрея Гущина – это совсем не тот Сизиф, который находится у подножья горы и налегает плечом на камень. Там, внизу, он ещё был полон презрения к уготованной участи. Презрение придавало сил, укрепляло надежду. Здесь, на вершине, он лишается всего, даже гордости за готовность к очередному состязанию с богами.
Если вспомнить Альбера Камю (эссе «Миф о Сизифе»), то мы увидим в этом персонаже древнегреческой мифологии метафору человека, который, несмотря на то, что вынужден ежедневно выполнять бесполезную работу на фабрике или в конторе, в минуты осознания своей никчёмности может возвыситься над абсурдностью ситуации. Именно поэтому Камю был интересен тот Сизиф, который спускался к подножью горы вслед за скатившимся камнем. Сизиф Андрея Гущина – другой. Он, скорее, символизирует достигшего своей цели – реализовавшегося человека, который находится в состоянии растерянности от непонимания того, зачем ему это было нужно и что делать дальше? На выбор даются два варианта развития событий: Сизиф либо сам сталкивает камень вниз и спускается к нему, возвращаясь к своему обычному занятию, либо, оставаясь с камнем на вершине, ждёт ответной реакции богов, которая может обрушиться на него ещё более страшным наказанием. Книга Андрея Гущина – это момент нелёгкого выбора, когда человек на бумаге, разделив страницу пополам, прикидывает все «за» и «против», склоняясь то в одну сторону, то в другую:
Когда лист утонет // Камень поплывет // Я взойду на свою // Громко сказано // Громко сделано // Никто не виноват // Правды нет // Блуждание в лабиринтах // Коллективной памяти // В лабиринтах // Приди освети // Внутренности судьбы // Пищевод все такое // То что останется // От вешних вод // Мать сыра земля // С радостью поглотит // С радостью // Превеликой // Вот кто любит тебя // Воистину любит //Любит без фальши
(Андрей Гущин, «Кто тебя любит»)
На радостях в последний снег
Лицом распаренным упавши,
Узнайте, добрый имярек,
Каков на вкус ваш день вчерашний.
Он сладок, потому что бел
И потому ещё, что смертен,
Хоть в оттепели уцелел.
Но попусту ему не верьте.
А верьте мартовским слезам
И звонам ангельской капели,
По неизвестным адресам
Летящим в замкнутые двери.
«В кривом иллюминаторе – весна…»
В кривом иллюминаторе – весна,
Протухшие одесские лиманы,
Дешёвые разгульные шалманы,
Зари кровоточащая десна.
На палец намотаешь клок волос
В багряной мгле, как сарафан, камчатой.
Я был знаком, знаком с тобой когда-то,
Но, как болезнь, знакомство перерос.
«Сказать – не сделать. Проживём без клятв…»
Сказать – не сделать. Проживём без клятв.
Года сошьём неровными стежками
И вскоре будем там, за облаками,
В кругу Эриний или бодхисаттв.
Я, на тебя взглянувши исподволь,
Мечтаю в тихий омут погрузиться,
На дно благословенное зеницы
По радужке спуститься винтовой.
И там впотьмах без устали бродить,
Боясь от наваждения очнуться.
А страннику поможет не вернуться
Лишь Ариадны порванная нить.
Зверьки чудны́е
Не знают боли.
Слепы их царства,
Глубоки штольни.
Я нынче тоже
Бесчувствен, что ли.
Впотьмах летаю
Подобно моли.
И зреньем севший,
И духом нищий.
Подкорка с видом
На пепелище.
За олимпийцев
Я пью до колик,
Как третий лишний
И алкоголик.
Эй, забери меня в Эйвбери!
В ганглии каменной Англии,
В таинственный град Уилтшир
Перенеси, Всевышний!
В свой мезозой зелёный,
Где каждый в Тебя влюблённый
На миг полыхнёт ракетой —
И нету!
Умер Шумера, умер
Владыка, герой, пастух.
Плачет над прахом Гудрун,
Руны бормочет вслух.
Таинственный град Уилтшир
Тоже о нем скорбит.
Перенеси, Всевышний,
В богом забытый скит.
Ока не вынет ворон,
Если ты сам летуч.
Жми на четыре стороны
Выше ходячих туч.
Найти, как водится, не просто
Ответ на вечные вопросы:
Догнал ли Ахиллес Тортиллу
И что Сивилла покурила?
И можно ли в рассудке здравом
Сразиться с целым Минотавром?
И правда ли, что он исчадье
Чресчур порочного зачатья?
Войти ж в Елену может каждый
Единожды и даже дважды,
Она – как вешняя река —
И широка, и глубока.
Обсели мухи абажур.
И я немного посижу.
Отрезанный ломоть доем.
Запью холодным бытием.
Всяк думу горькую отбрось
О том, что вкривь пошло и вкось.
Что жизнь, как детская юла,
Без подзавода замерла.
В ночь с понедельника на среду
Я крепко спал, мне снился сон:
В салон съезжаются к обеду
Кареты с четырёх сторон.
И я в трескучем тарантасе
Туда же правлю: людный зал.
Царице зала поклоняся,
Чешу со скуки причиндал.
Тут столько лиц туземной знати,
Не всех мне суждено узнати.
Я прислоняюсь к косяку:
Что светит на моем веку?
Я дальше сон не досмотрел
И бледный на кровати сел.
И тут из хмари поднебесной
Мне голос слышится чудесный:
«Крепись, мой неразумный брат!
Никто ни в чем не виноват,
Нет ни империи, ни хунты,
И лишь к войне приводят бунты».
«Дети солому палят. Алые снегири…»
Дети солому палят. Алые снегири
Порхают снаружи. Мысли горят внутри.
Огнище главное вижу, обширней нет.
До зорь достаёт его тонкий бухарский свет.
А далее, далее – сплошь непроглядный мрак,
Что там за кромкой огня? Не понять никак.
Уже не торфяник – неведомо, кто зажёг.
А ниже и глубже – какой-то саксонский смог
Равнину окутал, все этажи души.
Круши мою спину, в алмаз мои сны кроши —
А мрака не меньше, сколь факел тоски ни жги,
Кипящая льётся лава, но не видать ни зги.
