Говорят, велика беда – начало. Чтож, в некотором роде я согласен с теми, кто так утверждает, но всё же имею на то некоторые собственные представления. С одной стороны, размер беды зависит от того, что требуется начать. Например, если дело касается данного повествования, начать его действительно чертовски трудно, но меня к этому побуждает долг, чувство, что я непременно обязан поведать об этом кому-либо, ибо случившееся со мной удивительно и непостижимо никаким образом, иначе как я сам раскрою завесу этой тайны. Что же касается того момента, когда начинаются события самой истории, он отнюдь не был для меня сложным. Можно сказать, что я принимал в нём минимальное участие. Момент, когда я родился. Он стал начальной точкой линии моей судьбы, испещрённой многочисленными поворотами, местами крутыми, а местами такими плавными, что лишь анализируя их через много лет, я смог понять, что они в моей жизни присутствовали. Думаю, это волне сойдёт за вступление, в довершение к которому мне надлежало бы представиться.
Зовут меня Меррик Риэль. Весьма странное имя практически для любой из знакомых вам стран, включая старушку Англию, или, если угодно, Великобританию, в столице которой мне случилось родиться. Сложись моя жизнь иначе, я бы с куда большей охотой употребил бы слово «посчастливилось», но это, увы, совершенно не так. Родился я, как и предписано главным героям многочисленных рассказов и повестей, в семье необычной, но, слава богу, полноценной. Мои родители служили в полиции, а именно – в главном отделении Службы столичной полиции, или Metropolitan Police Service, расположенном на New Scotland Yard. Как известно, работа опасная, хоть и не так часто в этой стране случаются действительно серьёзные преступления, требующие внимания высших чинов офицерского состава, коим в частности являлся мой отец. Моя мать же находилась в его подчинении, за что по началу их романа на неё, уроженку страны восходящего солнца, смотрели очень и очень искоса. Да, корни моей матери лежат далеко на востоке и так же далеко на западе от моей родной страны. Незадолго до встречи с моим отцом она прибыла в страну в рамках программы по обмену опытом между нашими странами, поскольку британское правительство решило расширить рамки постановления о работе иностранцев в рядах правоохранительных органов. В рамках всё той же программы она работала под крылом моего отца, а затем завязался небольшой служебный роман. Долгими уговорами отец выбил ей место в Scotland Yard, однако, только на посту своего секретаря. Вскоре после её окончательного переезда в Лондон родился я. Горячая любовь моих родителей цвела и пахла, стремительно разнося свой запах по округе. К нему со временем все привыкли, так что рождение в моей семье второго ребёнка, моей младшей сестры, было встречено уже куда более шумно. Во всяком случае, так говорил мне отец. Я часто спрашивал его о работе, восхищался им и мамой, их профессией и тоже хотел однажды стать полицейским. Сбыться мечте не случилось.
Я не знаю деталей, меня деликатно решили в них не посвящать, но я и не настаивал. Не знал тогда, что мне захочется об этом знать, а теперь только жалею, что не узнал. Мои родители погибли. Министр, тесно знакомый с моим отцом, отвечавший как раз за программу обмена, в которой приняла участие мама, подвергся нападению. В тот день отец сопровождал его на какой-то званый вечер или приём, а моя мать была с ними в качестве гостя, отцу случилось достать ей билет. Произошло нападение, какой-то террористический акт, в ходе которого погиб мой отец, защищавший министра, и несколько гостей того вечера, в числе которых оказалась моя мать. Министр выжил, лично присвоил посмертные награды обоим моим родителям, но душу мне это не согрело. Как и моей маленькой сестрёнке. Она была на два года младше меня. Когда это случилось, ей было всего пять. Моя сестра была необычайно красивым ребёнком, ей смешение кровей моих родителей пошло на пользу. У неё были длинные, быстро растущие, но очень послушные чёрные волосы и большие фиалковые глаза. Порой она бросала ими такие резкие и молниеносные взгляды, за что мама называла её Инадзумой, что на её родном языке значило Молния. Я ласково называл её Иной. В действительности мою сестру звали Лиза. Её прозвище настолько приелось, что я довольно редко называл её так. К тому же, я был ребёнком, и новые слова для меня становились грандиозным и незабываемым событием.
Возвращаясь к неприятной и весьма горестной теме, хочу вспомнить только о двух событиях. После смерти обоих родителей об этом оповестили наших ближайших родственников. Родители моей мамы с готовностью отозвались взять нас под своё опекунство, но в столице у нас был другой родственник, мой дедушка. Разумеется, ради того, чтобы не менять нам обоим места обучения, ответственность доверили ему. На протяжение следующих семи лет он ответственно воспитывал и растил нас, прививал нам манеры и ценности, которые я свято храню и по сей день. Самой главной из них была защита и опека друг друга за счёт наших собственных сил. Мы, наученные очень горьким опытом, уже понимали, что дедушка тоже не всегда будет рядом, а потому с ответственностью приняли его предложение обучить нас боевым искусствам. Мой дедушка ещё до знакомства моего отца с мамой был большим фанатом восточной культуры, в особенности – японской, всячески продвигал её в Лондоне, особенно техники владения японским мечом, которым сам обучился за время многочисленных поездок в страну восходящего солнца. Ине не сразу дались и понравились боевые искусства, потому она забросила их через год, с головой погрузившись в учёбу. Я же все годы жизни с дедушкой неустанно тренировался, ежедневно изнуряя своё тело и дух. Ответственность за защиту сестрёнки легла на мои плечи, а потому я не мог позволить себе расслабиться ни на сутки.
Второе событие быстро мною забылось, потому что я не мог на тот момент как следует понять и осознать его, зато могу и осознаю в данный момент. Узнав о гибели родителей, я впал в глубочайший шок. Не помню уже, кто тогда мне об этом сообщил. Помню только, что находился в своей комнате, когда узнал об этом. Мои глаза наполнились слезами, сердце забилось, всё тело как-то обмякло и ослабло. Я упал на задницу и начал плакать. Не сразу, а лишь через почти полминуты, полностью осознав, что именно случилось. Лиза начала плакать значительно раньше. Её плач сперва заглушался моим. В отличие от неё, я был очень плаксивым и в некотором роде капризным ребёнком. Каюсь. Состояние шока заставило что-то в моём организме, в моём разуме, щёлкнуть, перевернуться, измениться, не известно, в лучшую или в худшую сторону. Карандаши, которыми я рисовал, были точно раскиданы по полу, непосредственно на листе бумаги формата А3, на котором была изображена весьма живописная бесформенная каракуля. Вскоре, когда комната рисковала затонуть в потоке моих слёз, два карандаша оказались в моих руках. Я не помню, чтобы брал их сам, не до того мне было, но я обнаружил их там. Не имея ни времени, ни желания удивляться, я сам по себе разжал пальцы, и карандаши выкатились из рук на паркет. Следом за ними в руках появились другие. Мои пальцы рефлекторно сжались, но я снова разжал их, выпуская очередные деревянные многоугольные призмы с графитовым сердечником из рук. Сам того не осознавая, я, сидя на месте, выложил перед собой небольшую горку разнородной мелочи, наполнявшей комнату. В ней нашли место детские игрушки, настольные лампы, пишущие принадлежности и прочие прелести, которые я мог поднять своими руками. Горе превратилось в панику, и теперь я стал плакать уже потому, что никак не мог это остановить. Принёсший печальные известия дедушка пребывал в не меньшей панике, чем я, но тем не менее, смог взять себя в руки и обнять меня, рассчитывая, что это мне поможет. Разумеется, плакать я перестал, попав в крепкие дедовские объятия, но в моей голове продолжал раздаваться крик и плач, и уже однозначно не мой. Вспомнив о том, что не у меня одного сегодня погибли родители, я вырвался и подбежал к сестре, схватил её, крепко стиснул и лишь после этого забыл о том, что только что сидя на месте стащил со всех поверхностей в детской практически все предметы, весящие не больше одного килограмма.
