Эту историю слышал я от многих людей. Одни говорили, что все это случилось давным-давно, не то в тринадцатом, не то в четырнадцатом веке, где-то в Сибири, другие – на Волге, а старики стояли на том, будто это произошло на Севере, у холодного моря. Я поверил старикам и представил себе, как это все было.
Между морем и лесом стояла деревня. Лето здесь было короткое, земля скудная, и люди занимались в основном охотой и рыбной ловлей.
Правил людьми некий Дух, хозяин моря и леса. Он помогал им в охоте и в рыбной ловле, защищал от злых сил, от голода и болезней и строго наказывал за отступничество.
А для осуществления воли его был на земле у Духа свой представитель – его жена, Владычица, которую выбирали для Духа старейшие и мудрейшие. Жила она в высоком тереме, стоявшем в стороне от деревни, и люди ходили к ней со своими горестями и радостями, просили совета в трудных случаях, благодарили подарками за удачу.
Но Владычица была смертна, как и простые люди, и, когда она умирала, старейшие и мудрейшие подыскивали ей замену, отбирали из молоденьких девушек самую красивую, самую ловкую и, конечно же, самую умную.
Стоял солнечный, веселый весенний день. В полуразвалившемся стогу сена недалеко от деревни сидели Манька и Гринька и, пользуясь тем, что никто их не видит, обнимались и целовались без всякой меры. Но когда Гринька позволил своим рукам лишнее, Манька его оттолкнула.
– Ты чего? – спросила она сердито.
– А чего? – сказал Гринька, смутившись. – Я ничего.
– Ну да – ничего. Гулять гуляй, а рукам воли не давай.
– Да я ведь так просто… – Гринька поискал слово, – по-суседски.
Манька засмеялась и шутя стукнула его по голове.
– Вот дурак, скажет тоже. Разве ж по-суседски лазют куда не след?
– А куда лазют? – невинно поинтересовался Гринька.
Манька отвернулась от него, запрокинула голову, подставляя лицо теплому весеннему солнцу.
– А и правда ты непутевый. Не зря тебя дразнят так.
– Ну уж прямо сразу и непутевый, – возразил Гринька. – А у путевых откуль дети родятся?
– Вот язык! Несет, сам не знает чего. Нет, Гринюшка, я так не хочу.
– А как хочешь? – поинтересовался Гринька.
– Хочу, чтоб все было как у людей. Чтоб свадьба была на всю деревню, чтоб брагу пили, чтоб песни пели. Хочу быть женой.
– Да я что, я разве против? – сказал Гринька. – Я уже с тятькой обо всем договорился. Вот в море по рыбу сходим, засылаю сразу к тебе сватов, и идем к Владычице под святое благословение.
– Правда? – обрадовалась Манька.
– Что ж я врать буду?
Манька коснулась своим плечом плеча Гриньки. Гринька, не теряя времени даром, тут же вцепился в Маньку. Но Манька была начеку и, чтоб дело не заходило слишком далеко, опять оттолкнула Гриньку.
– А ты как, сразу и ко мне, и к Анчутке косой свататься будешь или по очереди? – спросила она.
– А при чем тут Анчутка? – удивился Гринька.
– Как будто я не видала, как ты вчерась с ней на завалинке лапался.
– Да это ж я так, – смутился Гринька, – ну от нечего делать.
– По-суседски, – скосила глаз Манька.
– Ну да.
– Ну и слезай отседова, – рассердилась Манька. – Иди к своей косой и хоть лапай ее перелапай, а здесь нечего сено чужое толочь.
Она опять от него отвернулась. Гринька сидел надувшись, но слезать с сена не собирался.
– Слышь, Манька, – сказал он ей, помолчав, – ты это… Да и кто она есть, коль сравнить с тобой? Страшилище, да и все.
– А еще кто? – спросила Манька.
– Косая, – с готовностью ответил он.
– А еще?
– Рябая.
– А еще? – потребовала Манька.
– Горбатая, – ляпнул Гринька, ничего не придумав.
– Ну зачем уж лишнее говорить! – ласково упрекнула она, придвигаясь к Гриньке.
Гринька, осмелев, опять полез обниматься, но она, вдруг испугавшись чего-то, ткнула его лицом в сено, сама упала рядом и затаилась.
Со стороны деревни к стогу подошла маленькая пожилая женщина с темным лицом. Это была Манькина мать – Авдотья.
– Манька! – позвала она, задрав голову к стогу.
Ей никто не ответил.
– Манька, слышь, что ли, нечистый тебя заешь! – Она схватила торчавшую из сена Манькину ногу и потащила к себе.
Вместе с Манькой сполз Гринька. Они стояли перед Манькиной матерью, осыпанные сеном, и смущенно переминались с ноги на ногу. Авдотья посмотрела на них грустно, но без укора и, едва разжав губы, тихо сказала:
– Матушка, наша Владычица, преставилась нынче в обед.
Авдотья повернулась и пошла обратно к деревне.
В стороне от деревни, ближе к морю, стоял высокий, огороженный забором терем – жилье Владычицы. Вдоль аккуратной дорожки, между теремом и калиткой, выстроились в два ряда старухи, одетые в черное. Народ толпился снаружи, налегая на забор. Тут же ходил горбатый мужик, покрикивая:
– Эй, народ, не толпись! Осади, окаянные, вы же забор повалите!
К Гринькиному отцу Мокею подошел сосед Фома. Спросил тихо:
– Ну, что слыхать?
– Говорят, обмыли, обрядили, выносить будут, – отвечает Мокей.
– Ой, не вовремя это все! Кабы зимой… А то ведь хлеб сеять надо, в море по рыбу надо идтить, Афанасьич на завтра наказывал лодки готовить, а теперь что ж?
– А у меня, слышь, тоже вот все прахом пошло, – признался Мокей. – Гриньку я собирался женить. Время горячее, хозяйка нужна, а теперь все откладывай – когда это будет новая Владычица! Да и будет ли?
Сквозь толпу пробирался Гринька, отыскивая глазом кого-то, должно быть Маньку, и наткнулся на двух старух, которые вполголоса толковали между собой, обсуждая подробности:
– Два дня у ней жар был и поясницу ломило, а вчера до свету еще поднялась, вышла на крылечко. Тут к ней Никитка подошел, она его заговорила от дурного глаза. А нянька Матрена ей еще говорит: «Вот, матушка, поднялась ты все же. Авось и пройдет». А она говорит: «Нет, Матренушка, не пройдет. Чую я, святой Дух зовет уж меня к себе, требует. Слышь, все шумит, шумит». Матрена послухала, а чего она может услыхать? Если он и шумит, так не для нас же. Сказала так матушка, а сама поднялась и еще говорит: «Каши хочу пшенной с молоком». И пошла к себе в покои. Матрена каши наварила, приносит…
Гринька протиснулся к говорившей старухе:
– Какой, бабушка, каши?
– Пшенной, милок, пшенной, – заискивающе заулыбалась старуха. – Я-то сама не знаю, народ говорит, будто пшенной.
– А улыбаешься ты чего? – спросил Гринька. – Весело, что ли?
Старуха быстро согнала улыбку и поспешно изобразила на лице своем скорбное выражение.
– Вот так, – сказал Гринька. – Так красивей.
В это самое время Манька стояла чуть поодаль, уткнувшись носом в забор, и смотрела в дырку от выпавшего сучка. В дырке видна была часть двора, где под аккуратно сложенной поленницей лежала сонная клуша с выводком желтых цыплят. Мимо прошлепали чьи-то босые ноги, клуша забеспокоилась, подняла голову, но ноги прошли, и она снова впала в дремоту. Подошел кто-то сзади и дохнул прямо в ухо:
