Елена Басалаева - Сказки девяностых

Аннотация

Быть ребёнком девяностых – каково это? Непростое время перемен, наполненное тревогами и сомнениями, история дружбы и предательства, первой школьной любви – всё это в новом автобиографическом романе Елены Басалаевой. Живой взгляд представителя первого постсоветского поколения, выросшего в условиях «дикой» свободы, позволяет ощутить атмосферу той эпохи, понять её и почувствовать.

#русскаяЛитература, #современнаяЛитература, #женскаяПроза, #социальнаяПроза, #психологическаяПроза, #прозаЖизни, #современноеОбщество, #становлениеГероя, #жизненныеЦенности, #нравственныйВыбор, #реализм, #поискСчастья, #житейскиеИстории, #женскиеСудьбы, #жизненныеТрудности, #детскаяДружба, #школьныеГоды, #сильныеЖенщины, #взросление, #подростки, #перваяЛюбовь

16+

Художник Гога Тандашвили

© Басалаева Е. М., 2021

Публикуется в авторской редакции

Я смутно помню тусклый зимний вечер, бесснежную мёрзлую землю под ногами и долгую дорогу через площадь до гастронома на остановке ГорДК. Помню каракулевую мамину шубу, к холодным завиткам которой я прикасалась щекой. Помню маленькую изящную куклу-балеринку – я сжимала её в своей руке, пока мы с мамой стояли в длинной людской веренице, ведущей к деревянному прилавку.

В декабре 1991 года мне было четыре года, и мама брала меня с собой в магазин, чтобы вместо одной курицы ей разрешили купить две, выдали гречку, творог, молоко и дивное лакомство – колбасный фарш в широкой круглой банке. Чтобы получить этот нехитрый набор, надо было, отстояв томительную очередь, предъявить продавцу голубоватые листочки – талоны. Талоны выдавались не только на продукты, но и, например, на мыло и стиральный порошок: порошка полагалась одна пачка на квартал, то есть на три месяца.

В дошкольном детстве я очень много рисовала, и в памяти моей ясно запечатлелось, как мамина подруга, тётя Люба, разглядывая один из моих «шедевров», с любопытством спросила:

– А что это такое, Леночка?

Рисунок мой, выполненный в сине-серых тонах, изображал около дюжины людей с растопыренными руками и раскрытыми ртами. Люди стояли вплотную друг к другу, а в конце бумажного листа упирались в какую-то стену с прямоугольником.

– Это хор? Они поют? – попыталась угадать тётя Люба.

– Это очередь, – вздохнула я.

Но уже в январе 1992 года талоны исчезли и в магазинах неожиданно появилось всё: копчёная колбаса, икра, шоколадные конфеты, сыр всех сортов. Однако мало кто сумел порадоваться этому изобилию. Как я узнала много позже, в том самом январе 1992 года моя мама получила зарплату около четырёхсот рублей и потратила её всю до копейки ровно за две недели. Сахар тогда стоил одиннадцать рублей за килограмм, яйца – восемь, варёная колбаса – тридцать один. В апреле средняя зарплата составляла уже семь тысяч, но цены взлетели до небес: за килограмм колбасы приходилось отдать уже целых восемьдесят рублей.

Тогдашний наш президент Борис Николаевич Ельцин обещал по телевизору, что, если цены поднимутся больше чем втрое или, на крайний случай, вчетверо, он ляжет на рельсы. Но цены увеличились в десятки раз. А Ельцина переизбрали на второй срок.

«Хочешь жить – умей вертеться», – вот какая пословица стала лозунгом тех лет. Ещё в советское время люди по-своему восстанавливали справедливость, потихоньку унося с предприятий то, чего не хватало в магазинах. А когда государство лишило их работы и отняло денежные вклады, которые обесценились за три январских дня 1991 года, растащили с заводов и фабрик свёрла и надфили, стройматериалы и автозапчасти, одежду и посуду. Потом воровать стало совсем нечего, от заводов остались одни пустые корпуса с битыми стёклами, и народ стал жить огородами.

Те, у кого не было дач, потихоньку ковыряли землю в палисадниках у подъездов, на задних дворах пятиэтажек, и засаживали её картошкой, кабачками, тыквами, кое-где и кустами смородины. Самые смелые и находчивые заводили кур и кроликов, которых держали прямо на балконе, и в рассветный июньский час можно было услышать, как хрипло кукарекает заточённый в железную клетку петух.

А те, кто желал дорваться до власти и больших денег, терзали наш город, делили районы, оставшиеся работать предприятия, кафе и магазины, пугая на мирных людей. По ночам велись перестрелки. Я своими глазами видела следы от пуль на машинах. Лишний раз соваться в отдалённые дворы стало опасно: уже не крупные бандиты, а мелкая «братва», берущая с них пример, могла прицепиться и задать сакраментальный вопрос: «Ты с какого района?» У того, кто в недобрый час оказался на чужой территории, запросто отбирали кошелёк или куртку, а если ничего ценного у бедолаги при себе не оказывалось, то его оставалось только избить. Как говорят мои знакомые постарше, немало парней, впитав в себя бандитскую мораль «Кто сильнее – тот и прав», подались тогда в гоп-компании, стали «гулять по району». Самые «лихие» из них лежат нынче на кладбище, другие прошли сквозь места не столь отдалённые, а третьи, слава богу, переросли юношеские «увлечения», стали нормальными людьми и вспоминают былые похождения со стыдом, не веря себе: неужели это и вправду было?!

И многие, многие из тех, кто жил в девяностые, думают: да вправду ли миновали эти странные, страшные, залихватские годы, похожие на жутковатую сказку, в которой были и рыцари, и герои, и попавшие в беду принцессы, и злые колдуны, и парки, на глазах превращавшиеся в дикие леса? И чудеса – много, много чудес, начиная от целебной воды, которую «заряжал» по телевизору чародей Алан Чумак, и заканчивая заполонившим рынки ярким многоцветьем китайской одежды. У каждого, кто был тогда взрослым, наберётся рассказов о тех временах на целую книгу.

А я была маленькой, но тоже кое-что помню…