Случилось это, мой милый дружок, на Колыме, на краю земли нашей. Колыма находится так далеко, что лучи солнца туда с трудом пробиваются и очень слабо греют колымскую землю. Поэтому там, мой милый дружок, почти всегда холодно. Чтобы не замёрзнуть, люди там часто пьют чай. С сахаром, с вареньем, с конфетами. Я, когда жил там, пил чай с карамелью. Это так вкусно!
На Колыме не растёт ни вишня, ни клубника, ни малина, ни слива. А вот возьмёшь карамельку в рот, такой аромат от неё исходит, и тебе кажется, что ты на юге, сидишь в саду под вишнею, пьёшь ароматный чай.
Как-то охотился я на гусей. Сидел в шалаше и ждал, когда полетит гумённик (Гуменник- это самый крупный гусь). Попил чая со своей любимой вишнёвой карамелью ( конфеты я держал в кармашке рюкзака). Чтобы не замочить его, повесил рюкзак на сухую лесину, что рядом с шалашом стояла. Сижу, жду гусей. Томительное это дело – ждать гусей. Когда они полетят: через час, может быть вечером, а может утром, а то и через два, три дня. Пока ждёшь их, сколько думок передумаешь! Иногда и вздремнёшь, не без того. Вот и в этот раз, сколько времени прошло, не знаю. Вдруг из леса на поляну выходит Лиса. Нюхает, нюхает чей-то след и приближается ко мне. Такой красавицы я в жизни не видел. Обычно Плутовки по весне бывают грязные, замызганные, с боков клочья шерсти свисают. А эта, словно из книжки вышла: пушистая, ну прямо воздушная. Хвост держит трубой. Метрах в трёх, не доходя до меня, остановилась, продолжая нюхать след, на меня не смотрит, а спрашивает:
– Косой тут не пробегал? А?
Я знаю, Лисы не разговаривают, поэтому молча с подозрением смотрю на красавицу – Плутовку, отрицательно качаю головой, словно у меня язык отсох. Она тоже подозрительно на меня посмотрела и опять говорит:
– Дед! Ты чего спать сюда пришёл? Вот же свежий заячий след. Я чую. Меня не проведёшь. А ты говоришь, не видел. Проснись дядя, ты так всех гусей проспишь. – Она собралась было уже уходить, но задержалась ещё на минутку. – Вчера в баню ходила, – рыжая бестия при этом и так, и эдак вертелась передо мной, словно перед зеркалом. – Полдня один только хвост расчёсывала, да приглаживала. У Дрозда день рождения сегодня. А у него, у ветродуя, поесть же совершенно нечего. Надо же как люди живут, – одним днём: подвернулось что-то, поел, и слава Богу. Ну. мы все зверюшки, разумеется, скинулись по десятке, да снарядили Зайца в соседний посёлок за карамельками, чтобы чаю попить. Косой на ногу скор, нам не чета. Стали ждать его, а заодно решили Ворона прочихвостить.
– За что ж вы его так? – недоверчиво спрашиваю её.
– Представляешь, все по десятке скинулись, а он притащил замызганный трёшник старого советского образца, где-то на помойке валялся сто лет назад. Мы ему так и так, мол, это некрасиво. За него пустого фантика не купишь, простой обёртки никто не даст. А он крылья в боки и отвечает: « Что вы, молодые, равняете меня с собой! Мне уже триста лет. Я пенсионер. Откуда у меня такие деньжищи… трояка-то жалко…берёг, берёг на чёрный день», – совсем старый пень из ума выжил: сел за стол и сидит, ждёт чаю.
– Ха-ха-ха! – Засмеялся я, представив жмота – Ворона. – Ему, думается мне, придётся долго ждать чаю, – говорю я Лисе. – Косой к вам не скоро заявится.
– Это ещё почему? – вроде как с обидой спрашивает Лиса. – С чего ты взял?
– Посёлок-то на том берегу Колымы, – стал я разъяснять Рыжухе. – Он туда-то успел проскочить по морозцу, а обратно – не получится: посмотри, как река вышла из берегов. Ждите теперь, когда вода спадёт.
– Сказанул тоже: «ждите». Самовар-то кипит. – Лиса была явно озадачена. Села, в задумчивости почесала задней правой лапкой в левом ухе и так это хитро-мудро говорит. – А ведь у тебя, дед, есть конфеты в рюкзаке. Угости нас.
Честное слово, отказать такой красавице я не мог. Выгреб все карамельки из рюкзака и отдал Плутовке. Она тут же исчезла и спасибо не сказала. Я почему-то вздрогнул, вроде бы как проснулся. Чувствую, озяб. Надо бы погреться, чайку попить. Рюкзак висит на лесине. На рюкзаке вижу бурундука Сеню. Скулы его раздуты больше обычного. Так бывает, когда рот его набит семечками или орехами. Совсем не врубаюсь, – откуда на сухой лесине взяться орехам. Я поднялся, чем перепугал полосатика Сеню, и он юркнул с лесины, что-то тренькая глуховатым голосом (рот-то занят). Треньканье его походило на смех, вроде бы как он смеётся надо мной. Я взял рюкзак, достал термос, налил чаю в кружку, хвать-хвать за кармашек рюкзака, где находились карамельки, а там пусто. Вспомнил про Лису-Плутовку. Никак не пойму сон то был или явь, однако конфет-то нету! Одно из двух: либо, действительно, конфеты достались Рыжухе, либо Полосатик их перетаскал к себе в нору. Как ты думаешь, мой милый дружок?! Если увидишь во сне рыжуху или полосатика Сеню, спроси,– кто из них стибрил карамельки.
Спи, засыпай. Баю-бай, баю-бай.
Эту сказку, мой милый дружок, я всегда рассказывал дочке Ангелине, когда укладывал малышку спать. Она так любила её слушать! Думаю, и тебе сказка понравится.
Огромные, высоченные деревья сплошной стеной стояли перед ним, заслоняя собой небо. Частенько, гуляя возле своего дома, Юра видел этот лес, но он не казался ему таким неприступным. Сейчас же, когда мальчик подошёл к могучим деревьям вплотную, он выглядел горошиной на фоне угрюмых великанов.
«Где же тут маленькие ёлочки, о которых поётся в новогодней песенке? – подумал Юра, оглядывая лес. Деревья-великаны так близко стояли друг к другу, что под ними ничего не росло. – может быть вон там…снегом что-то припорошено» .
Юра робко пошёл меж деревьев, по колени утопая в снегу. Не успел он и трёх шагов ступить, как услышал впереди какой-то шорох. Мальчика оторопь взяла. Приглядевшись хорошенько к месту, припорошенному снегом, Юре почудилось что-то живое там в снегу. Подойдя ближе, мальчик увидел птицу, размером с голубя. Не шевели она крыльями, Юра бы и не заметил её, потому как она была белая-пребелая, как снег. Юра никогда не видел куропаток и не знал, что они существуют.
Тем временем куропатка продолжала бить крыльями по снегу, пытаясь взлететь, но что-то крепко держало её. Увидев мальчика, естественно, испугавшись его, она ещё сильнее забилась, желая тут же вырваться из плена. Но тщетно. Капроновая нить, оброненная на куст голубики бесшабашным сборщиком ягод, размочаленная дождём и ветрами, превратилась в куделю. Она крепко-накрепко зацепилась за коготок птицы. Мальчик подошёл ближе. Птица смирилась со своею участью, притихла. Она с испугом смотрела на Юру красными умоляющими глазками, открыв клюв, тяжело дышала. Мальчику показалось, что она еле слышно говорила человеческим голоском:
