– А вот это, – ответил Голландец Михель; он полез в ящик и протянул Петеру каменное сердце.
– Вот оно что! – изумился тот, не в силах противиться дрожи, пронизавшей все его тело. – Сердце из мрамора? Но послушай, господин Ми-хель, ведь от такого сердца в груди должно быть ой-ой как холодно?
– Разумеется, но этот холод приятный. А на что человеку горячее сердце? Зимой оно тебя не согреет, хорошая вишневая наливка горячит вернее, чем самое горячее сердце, а летом, когда все изнывают от жары, ты и не поверишь, какую прохладу дарует такое сердце. И, как я уже говорил, ни тревога, ни страх, ни дурацкое сострадание, ни какие-либо иные горести не достучатся до этого сердца.
– И это все, что вы можете мне дать? – с досадой спросил Петер. – Я надеялся получить деньги, а вы предлагаете мне камень.
Вильгельм Гауф, «Холодное сердце»
В этой убогой лачужке, сырой, плохо запертой, в которой свистит зимний ветер, <…> есть темные углы, где женщина хранит свои мечты.
Иным выходит Сатана из пылающей груди ведьмы – он оживает, он во всеоружии, и вид его угрожающ. Как бы его ни боялись, приходится признать, без него мы бы умерли со скуки.
Жюль Мишле, «Ведьма»
Пришло время начать… 31 октября 2009 г.
Крошка сын к отцу пришел,
И спросила кроха:
– Что такое ХОРОШО
И что такое ПЛОХО?..
И каждый отец сказал своему сыну правду, только была ли она одинакова? Знаю одно: первая родительская Правда была окрашена лишь в два цвета, исключительно чистых, без намека на оттенки. Но прозвучавшая в ответ на вечный детский вопрос истина заполнила весь монохромный спектр, создала черно-белый мир во всем его многообразии, во всем великолепии и ничтожестве.
Это история извечной войны за человеческую душу. О войне, в которой никогда не бывает перемирия, не выбираются парламентеры и не спасают белые флаги. Она продолжается каждое мгновение, незаметно для нас. Каждую секунду совершается выбор, отраженный в бесконечности интерпретаций, реплик в душах других. Где вечны метания между полюсов. Где мы просто живем, добровольно выбрав испытание, которое порой не под силу преодолеть, но, как ни горька потеря, опыт в награду обещан бесценный.
Кто из нас не задумывался над этим? Каждый сам для себя решал, что такое хорошо, каждый сам размечал пограничную черту, за которую не пускал Тьму, а потом эта черта незаметно стиралась ежедневными хождениями по комнате, и мы проводили ее заново, не замечая, что темнота отвоевала несколько сантиметров и приблизилась. Она всегда была рядом. Но и у нас всегда был выбор.
Скользящие души
История болезни
Позвольте представить вам Машу. Да, нашу главную героиню зовут на первый взгляд просто. Но имя порой решает за нас будущую судьбу. Ее имя означало святость, жертвенность и бескорыстную любовь.
Точнее, она – Мария Сергеевна Фогель. Пусть фамилия тоже не кажется вам странной – фамилия как фамилия. Мало ли других, более чудных, в Москве, городе-вавилоне, сумасшедшем многослойном пироге, уже поглотившем и до сих пор поглощающем в нарастающей геометрической прогрессии миллионы человеческих судеб, стекающихся в столицу со всех городов и весей не только России, но и заморских пределов. Приезжающих скорее в поисках проблем на голову, чем в ожидании лучшей доли.
Эта фамилия досталась ей от дедушки Йозефа, чьи родители, бывшие уроженцы польского Кракова, в поиске пролетарского эльдорадо[1] переехали с нехитрым скарбом в 1920 году в Москву. В их молодых сердцах пылала вера в счастливое будущее, в победу великого Вождя, которого Франц и Ядвига боготворили, чьи опасные брошюры читали, за чье здоровье и благоденствие втайне от соратников-атеистов молились святому Николасу. За чьи идеи не побоялись сорваться с нажитого поколениями подворья в Величке, оставив его на стариков родителей и семью старшего брата. Променяли спокойную жизнь земледельцев на утопическую авантюру, на идеологию всемирного братства, рискнули начать жизнь с нуля, имея в багаже лишь необходимую для предстоящей долгой зимы одежду, перетянутую бечевой подборку подпольной агитлитературы, зачитанный томик «Капитала»[2] да неистощимую веру в светлое и счастливое будущее.
Они были подобны глупым мотылькам, прилетевшим на свет пылающего и всепожирающего горнила народной борьбы. Не будем отвлекаться на то, как они потом, в ходе сталинских репрессий, пожалели о содеянном. Главное, выжили. Пусть ценой жизни нескольких невинных потомков, не пришедшихся по душе чистильщикам революции и навеки канувших в небытие в ссыльных лагерях. Какая теперь разница… Россия так или иначе стала для их детей новой родиной.
Разницы действительно никакой, особенно на сегодняшний момент для Маши Фогель, врача обычной московской поликлиники, живущей на государственную зарплату и подрабатывающей порой переводами с немецкого языка. Врача-психотерапевта, дипломированного специалиста. Она защитила диплом на пять баллов и получила самые лучшие отзывы. Но что они значили в наше время? Ровным счетом ничего. Возможно, они были способны лишь удовлетворить какие-то ее амбиции, и то на один-единственный вечер, вечер празднования защиты с сокурсниками. А потом окунаешься с головой в серую действительность перестраивающейся, очумевшей от завоеванной свободы страны и зажимаешь в горле комок горькой обиды и разочарования.
Постойте, замечательные похвальные отзывы ученой братии можно еще в терапевтических целях расклеить на обоях и благополучно забыть о них. Хотя… Зачем так грустно? Хорошая идея: написать позитивные мысли о себе на четырех стенах спальни и каждый день, проснувшись, думать о собственной исключительности.
Исключительная, умная, красивая, необыкновенная, желанная, самая-самая… только ТЫ, Маша.
Маша пыталась вспомнить, когда к ней в первый раз пришла мысль о привороте.
О ужас! Каков переход! Пафосный настрой меняется. Что очевидно, когда речь заходит о несчастной любви.
Чудное слово – «приворот». Привести к своим воротам, к своим дверям чужого человека?
Когда она впервые подумала об этом? Вчера, возвращаясь с его дня рождения? Или уже давно, когда поняла, что этот мужчина никогда не будет принадлежать ей, потому что не сводит восторженных глаз с красавицы жены?
Что за ерунда – приворот? Могла ли Мария, изучая в первом меде химические процессы, происходящие в мозгу человека, считая, что может управлять этими реакциями не только медикаментозно, но и путем обычного внушения, доверительного разговора, – могла ли она предугадать модели человеческого поведения? Могла ли она подумать, что сама отвернется от рационального, не требующего доказательств, чтобы искать помощи у запредельного, опасного мира? Обманчивого, подобно тонкому льду припорошенного первым снегом мира.
