Елена Граменицкая - Игры Стражей

Авторская серия Елены Граменицкой

© Граменицкая Елена, 2018

© Издание, оформление ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2018

Viva Carnevale! Viva Venezia!

Его Величество Карнавал восторжествовал над серостью будней, над пресыщенной скукой и наскучившей прозой. Он рассыпался на головы пригоршнями конфетти, отозвался многоголосьем смеха, затерялся в толпе затейливых масок. Он вернул всех до единого в детство. Одним взмахом волшебной палочки – антре! – заставил мир искриться!

Когда исполняется мечта, чувствуешь себя ребенком, поверившим в чудо. Исполнение мечты лишает возраста. Это лекарство вечной жизни – aeternum[1].

Ты плачешь сквозь смех. Виляешь хвостом и скулишь, словно щенок. Глупая улыбка не сходит с твоего лица. Ты забываешь, как выглядишь со стороны. Становишься сама собой. Какой запомнила тебя мама.

Существуешь ты и Карнавал. Единство взаимной любви.

Нескрываемый восторг от долгожданного возвращения детства. От карамельно-пряничного воспоминания о новогодней елке, когда еще верила в Деда Мороза, а соседский мальчик еще не открыл страшную тайну: «…его придумали взрослые для таких дур, как ты. И за деньги пригласили в гости».

Щемящая тоска от мысли, что надо возвращаться в тусклую, грязную от тающего снега Москву. А пока…

Вымученный долгими репетициями полет ангела над площадью Сан-Марко и благодарные тысячи пар глаз, устремленные в небо в ожидании чуда. Ежегодный Ангел спустился по канату с кампанилы[2] в толпу чудаков, поверивших в сказку.

Я постигла главное: в Венецию на Карнавал едут две категории людей: любопытные, ради галочки, либо не желающие взрослеть. Последние обязательно возвращаются сюда. Пока живы. Пока в их душах теплится надежда. Пока там живет мечта.

Венеция – город, лишающий рассудка. Наркотик, на который подсаживаешься сразу и навсегда. У некоторых есть иммунитет против нее. У меня не оказалось.

Я заболела тонущим городом навсегда.

С годами становится ясно, что волшебство доступно только детям или очень счастливым людям. А стоит засомневаться в происходящем – капризная субстанция обиженно исчезает. И вновь торжествует обыденность, воцаряется сумрак, он гасит краски.

Начался дождь, распугавший чудные маски, согнавший любопытных зевак под сумрачные арки одного из дворцов Прокураций.

Дождь, превративший конфетти и серпантин на мостовой в разноцветный слипшийся снег.

Вы видели разноцветный снег?

Но пронзительные звуки танго под дождем соединили влюбленных. Небольшому оркестру на площади подыгрывали тихий плеск воды и всхлипывания гондол.

Я плакала, прощаясь с любимым городом.

Пара танцевала под дождем, забыв обо всем на свете, подчиняясь духу Карнавала. Зрители, замершие под зонтами, думали каждый о своем: кто поминал ушедшее, кто молился грядущему. Некоторые плакали. Завидовали танцующей любви. Слезы от зависти не грешны. Они – искупление собственной немочи.

Viva!

Я встретила Карнавал в сердце города, на площади Сан-Марко.

Пришла пора закончить историю о загадочном Гае Фердинанде.

Если где-нибудь концентрация грешников на одном квадратном километре превысит все допустимые нормы, то в этой местности вполне может осуществиться ад на земле.

Боэций Оскар

Более всего мы сожалеем о грехах, которые не совершили, когда подворачивалась оказия.

Роуленд Хелен

Дьявол не спит… С кем попало…

Станислав Ежи Лец

«Приветствую тебя, Томми!

Впервые пишу, опустив привычное «Хай, дружище! Как жизнь? Как семья?»

Впервые не задам вежливых вопросов, впрочем, ты на них все равно не ответишь, имея на то существенные причины. И будешь по-своему прав.

Но сейчас я далек от обсуждения нашей размолвки, рассуждения не повлекут благих перемен. Тебя больше нет в моей жизни…

Как теперь нет и ее…

Я опустел, иссяк, мой друг. Я уничтожен неизбежностью.

Мы танцевали с ней под моросящим дождем на влажной мостовой Сан-Марко, следуя роковым аккордам Варгаса. Бесконечно долго длилось единение наших душ и тел, бесконечно коротким оно было, как и танго, унесшее нас от людских завистливых глаз, стыдливо прикрытых мокрыми зонтами.

Краткий миг болезненного, пронзительного счастья…

Я знал, что она уйдет в ближайшие дни. Наслаждался каждой секундой, прожитой рядом, каждым украденным вздохом и улыбкой. Каждой слезой, задрожавшей на кончике ресницы. Каждым поцелуем, вестником нежности, каждой ранкой на ее прекрасном теле.

Она это тоже знала. Но предпочитала не вспоминать…

Я не сомневался, что и мой черед наступит незамедлительно. Так было всегда. Я мог пережить ее уход не более дня. С приходом ночи черные как смоль вороньи крылья влекли меня в закатные небеса вслед за упорхнувшей голубкой. Навстречу новому дню.

Но не в этот раз.

Оставалось одно незавершенное, поистине незначимое дело. Пустяк!

Отель на холме, последний горестный вздох безвозвратно ускользающего века безумных страстей готовится стать клеткой для семерых глупцов.

По воле судьбы, которой нет дела до шахматных фигур, я назначен распорядителем торжества, режиссером прощальной увертюры. Финальный аккорд ее будет иметь особое значение. Так обещано свыше.

Хотя, положа руку на сердце, мне глубоко наплевать на снисхождение…

Прах Виктории развеян над изумрудными волнами лагуны.

Плач чаек унес прощальные слова в даль, и они затерялись, превратившись в капли весеннего дождя.

Дождь в Венеции – насмешка над здравым смыслом.

Мы плакали вместе о минувшем, не ожидая прощения.

Желание любимой упокоиться в городе, познакомившем нас в последней жизни, исполнено неукоснительно.

Она обещала ждать. Или пообещала…

Глупо доверять ведьме.

Пора и мне собираться в последний путь…

Не скучай, Томми. До скорого. Уже близится финал. Как всегда преданный тебе друг Гай Фердинанд Лэндол.

– Prochaine arret – Lausanne[3].

Вырвавшийся из динамика металлический скрежет заставил Софию вздрогнуть и… – о, какая неловкость! – пролить несколько капель эспрессо на белоснежный палантин.

Досадливо прикусив губу, женщина украдкой глянула в окно вагона, опасаясь, что ее неуклюжесть мог заметить кто-нибудь на перроне.

Солнечный луч скользнул по серо-зеленым линзам, окрасив их на мгновение в карий цвет.

Снаружи, напротив ее вагона, замерла в ожидании стройная мулатка, молодая женщина лет тридцати, не более. Она держала за руку кудрявого малыша, усердно ковыряющегося в носу. И ей было глубоко наплевать на испорченный проезжающей пассажиркой дорогой шарф.

Смуглая красавица просияла и радостно помахала кому-то рукой.

Через мгновение она уже кружилась в объятиях высокого, идеально сложенного блондина, сошедшего с поезда. В свете политики последних десятилетий – редкого представителя европейской расы.